20:30 08.05.2019СЛОВО И ОБРАЗВремя, когда небо близкоАнастасия Чернова
Пасхальный рассказ — явление уникальное, задающее внутреннюю мелодию всей русской литературе. Лучезарное время, когда небо так близко, царские врата открыты и колокольный трезвон наполняет душу ликованием, красочно отражено в известных классических произведениях — от повестей Хомякова и Григоровича до рассказов Чехова, Лескова, Шмелёва и Набокова. Расцвет явления приходится на рубеж XIX –XX веков. Редакторы дореволюционных изданий активно заказывают разным авторам пасхальные произведения, и этот жанр становится массовым.
Это развитие было искусственно остановлено, прервано в советское время. Пасхальный рассказ оказался чем-то вроде антикварного предмета, спрятанного подальше, в тёмный пыльный сундук. Новые произведения уже не создаются и тем более не публикуются. С тех пор, по мнению учёных, традиция утрачена и жанр «почти не имеет настоящего». Только полностью ли всё потеряно? И есть ли надежда на возрождение?
Время, когда небо близко
Пасхальный рассказ: из прошлого в настоящее
Для того чтобы ответить на этот непростой вопрос, необходимо непосредственно обратиться к материалу — к пасхальным произведениям современных авторов. Отдельных сборников до недавнего времени не существовало. Вновь и вновь переиздавались уже известные дореволюционные рассказы, а также произведения, написанные в начале ХХ века русскими эмигрантами первой волны. И только сейчас, в апреле 2019 года, издательство Псково-Печерского монастыря «Вольный странник» выпустило уникальную новинку — сборник пасхальной прозы «Свет Пасхи» (составитель — А. Е. Чернова). Среди авторов — известные современные писатели, лауреаты Патриаршей литературной премии, священнослужители и журналисты. Меняется время, и меняется форма подачи материала. Кроме художественной прозы сегодня очень популярны эссе и небольшие статьи, написанные для интернет-блогов, а также увлекательные путевые очерки. Сохраняется и привычный формат классического художественного рассказа.
Сегодня жанр не только существует, развивается, но и обретает новые, неведомые прежде очертания. Тот духовный опыт, который пережил человек XX века, изменил и стиль письма, и содержание самого рассказа. При этом некоторые общие особенности остаются неизменными.
Как и в прошлом столетии, произведение может быть довольно обширным и разнообразным по теме, но в своей сердцевине обязательно содержит пасхальное переживание и откровение. Происходит преображение героя, который встречается с подлинным чудом. Знаменательно, что само чудо подаётся не как фантастический элемент — взмах волшебной палочки, но как свойство обновлённого мира. Сама реальность раскрывается новым измерением, а потому становится чудесной. Наконец, важна и моральная составляющая. Как правило, пасхальный рассказ поучителен, содержит чёткие координаты добра и зла, ещё не смешанные в палитре художника-постмодерниста.
Все эти традиции прослеживаются уже в повести А. С. Хомякова «Светлое Христово Воскресенье» (1844), которая стала одним из первых провозвестников жанра. История написания повести не совсем обычна. Дело в том, что перед нами перевод «Рождественской песни в прозе» Чарльза Диккенса. Сохранив многое от оригинала, Хомяков переносит действие в Россию, добавляет характерные детали русской жизни, а сам праздник Рождества заменяет на Пасху.
Уже в этом неожиданном, казалось бы, решении заменить один праздник на другой проявляется одна из важнейших особенностей всей русской литературы — её пасхальный архетип. Западное христианство особо сосредоточено на Рождестве Христа, Его приходе в мир. В православной же традиции господствуют другие события: это распятие, смерть Спасителя и Его Воскресение. Рождество даёт надежду на преображение именно здешнего, земного мира. Пасха утверждает воскресение и вечную жизнь. Именно поэтому западная культура подогревает в человеке земные надежды, выводит на путь их реализации, по замыслу, с опорой на евангельские заповеди. Православие же больше говорит о ставшей реальной возможности преодолеть смерть, обрести вечную жизнь, о реализации человеческих надежд в небесной, вечной перспективе в новой реальности иного мира.
Другие качества доминируют и в характерах литературных героев. Западный герой стремится достичь своих целей здесь и сейчас. Для русской литературы основным станет сюжет преображения, внутреннего изменения героя. Проявилась эта особенность и в содержании пасхального рассказа.
Герой повести Хомякова, скряга Пётр Скруг, в праздничную ночь чудесно перерождается так, что «его душа теперь несла в себе светлую радушную улыбку и кроткое, любящее чувство ко всему, что только дышит и движется на великом божьем мире». Или, например, герой Лескова — загадочный крестьянин, по фамилии Фигура, в одноимённом рассказе. Когда-то он был офицером, но в Пасхальную ночь не побоялся простить своего обидчика-солдата. Этот поступок противоречил понятиям чести, а потому дальнейшая военная карьера стала невозможной. Так из офицера Фигура стал простым крестьянином. Перед нами светлая история о настоящем человеке, в судьбе которого столкнулись два закона, две правды — человеческая и божественная. И выбор сделан в пользу последней.
Классический сюжет пасхального произведения: злодей раскаивается, а тот, кто был обижен, прощает и не мстит. Добро торжествует, все противоречия сняты, навсегда покрыты любовью. В современных произведениях эта линия находит своё продолжение. Сюжет воплощается настолько ярко и полноценно, словно бы и не было почти столетнего разрыва литературной традиции.
Характерно, что современные писатели нередко обращаются к старинным временам. Например, в пасхальном рассказе протоиерея Андрея Ткачёва действие происходит в сербской деревушке XIV века, у Дмитрия Володихина — в древнерусском Новгороде, у Константина Ковалёва-Случевского — в эпоху Елизаветы Петровны. Во всех историях Праздник праздников определяет ключевые события жизни героев.
В рассказе протоиерея Андрея Ткачёва «Согретые Пасхой» серб Стоян, когда-то принявший ислам, в «лучезарную ночь» возвращается к своей исконной вере, за что терпит мученическую казнь.
Вся жизнь Самойла Звона — героя одноимённого рассказа Дмитрия Володихина — пронизана сюжетом Воскресения. Перед нами поиск человеком своего призвания, мучительный и долгий. Небесная музыка, звучание пасхального колокола, направляя, подсказывает путь. В итоге Самойло жертвует всем своим имуществом, всеми сбережениями — лишь бы помочь святой обители отлить свой колокол. Всем сердцем он желает жить в монастыре и «веселиться о Христе». «В один день колокол взгромоздили на колоколенку, а Самойлу постригли во иноки». Тут умирает он, едва «Воскресение Христово приспело». Услышав первый «бом» к пасхальной службе; успев промолвить: «Сладкозвучно…».
Событие, определившее всю жизнь героя рассказа Константина Ковалёва-Случевского «Заутреня Бортнянского», произойдёт во время долгой, многочасовой Пасхальной заутрени в Большом храме Зимнего дворца. Всё начнётся с того, что семилетний мальчик, поющий на правом клиросе, заснёт в присутствии императрицы и графов…
«Что подарила нам та чудесная Пасхальная ночь в церкви Зимнего дворца? — пишет Ковалёв-Случевский. — Кроме опер, сонат, песен, романсов и инструментальных сочинений, созданных великим композитором, ещё и более 50 духовных хоровых концертов». Все эти произведения мы слышим и сегодня. Старинные сюжеты тесно связаны с настоящим днём, дополняют его облик, дают ощущение исторической глубины и духовной преемственности. Подобным тематическим кругом содержание пасхальных рассказов не ограничивается. В творчестве современных писателей представлены также сюжеты, свойственные нашей эпохе. И вот уже перед нами простые, такие знакомые по жизни семьи, восстановленные храмы, нежные зарисовки весенней природы. Нередко рассказы словно продолжают друг друга, вступают в диалог. Например, у Бориса Екимова пасхальное переживание сводится к описанию пробуждающейся природы. «Целый день пчёлы звенят и звенят. А вечером прилетели ласточки. Вот он и праздник», — звучит финальный аккорд в рассказе «Праздник». «Как же так? — может удивиться читатель. — Подумаешь, ласточки прилетели! Картина красивая, но…». И вдруг эту мысль подхватывает, развивает в рассказе «И жуки прилетели» Александр Ткаченко. В сельский храм во время службы залетают жуки, ни с того ни с сего, казалось бы. «Но такой радостной Пасхи у меня не было уже много лет. Жуки, гроза, бабушки эти деревенские… Не знаю, почему так, да и не хочу голову себе над этим ломать. Просто — хорошо, что всё это случилось в моей жизни. И слава Богу!»
И вдруг понимаешь: вон оно… Перед нами не что иное, как одно из проявлений пасхального состояния! Всякая тварь радуется! «И солнышко на Пасху играет», как говорят в деревнях бабушки…
Современные пасхальные произведения, также как и дореволюционные, вбирают весь спектр духовных исканий эпохи — от стереотипов, болевых точек до откровений.
Читая дореволюционную прозу, мы можем узнать, как жили раньше, на что прежде всего обращали внимание, как совершались церковные службы. Например, в рассказе Чехова «На Страстной неделе» девятилетний мальчик приходит в храм на исповедь. Исповедь совершается за ширмой, после необходимо подойти к дьякону и записаться. Хотя причащаться ребёнок будет на следующее утро, ничего не вкушает и не пьёт он уже с раннего вечера (а не только после полуночи), сразу после вечерней службы ложится спать. Тем временем родители накрывают на стол — в Страстную среду на ужин они приготовили вкусного жареного судака. Так создаётся несколько противоречивая картина, отличная от нашей современной церковной практики.
Герой рассказа Романа Кумова «Стояние» на Страстной неделе будет увлечён чтением модных романов Золя. «Хорошо писал Золя: понятно и основательно!» Но весь книжный морок рассеется, едва ударит где-то далеко-далеко колокол…
Современные писатели также изображают путь духовной борьбы, преодоление искушений. Большой соблазн, например, увидеть проявление праздника только в кулинарном пиршестве.
Такую жизненную ситуацию представила молодая писательница из Саранска Полина Смородина. В утро Великой Субботы вместо того, чтобы пойти на царские часы и литургию, героиня увлечена готовкой. Подробно описываются салаты, куличи, прочие яства, о самом же Христе, Который к этому дню претерпел распятие, смерть и был погребён, — ни слова. Хотя ночью герои побывают на службе, кульминация праздника будет связана всё с тем же особым образом накрытым столом, когда можно, наконец, попробовать освящённое яичко и любимую «жареную курицу с чесночком», когда «…проворно вытаскиваем колбасу из холодильника — теперь можно полакомиться». И хотя такая традиция, возможно, идёт ещё от Шмелёва, который тоже не пренебрегал внешними деталями, атрибутами праздника, впечатление осталось бы грустным. Слишком уж откровенно второстепенные переживания заместили, вытеснили главное. Грустным — если бы не концовка, по-новому освещающая все события. Умело и тонко автор переводит нас в область вечного. Христос воскрес — и смерти нет, мир ныне живущих и уже усопших оказывается единым. Но такое откровение нельзя давать сразу, читателя к нему нужно осторожно подготовить. Малыми зацепками, хранящими память, оборачиваются кулинарные хлопоты и «вкусные» воспоминания о колбасе.
В советское время, когда храмы были закрыты, нередко только красное яичко или сладкий кулич, испечённый к празднику, и мог подсказать, что приближается какой-то особый, необычный день.
«В детстве мы не задумывались, почему именно сегодня наша бабушка красит яйца. В сам Пасхальный день нас собирали в школе и отправляли собирать металлолом, — рассказывает жительница Самарской области, — и только спустя многие годы я задумалась. А что значил тот праздничный стол? В честь чего его накрывали? Почему бабушка ходила нарядная, улыбалась? «День весны», — говорили некоторые. А потом словно завеса спала. Городской клуб оказался перестроенным храмом, а футбольное поле — кладбищем. Бегали, получается, по могилам и топтали, и пинали землю, сокрывшую наших усопших предков…»
Атрибут праздника — это не просто механистическая дань традиции, но конкретная, осязаемая реальность, вбирающая мощный заряд исторической памяти. Ведь, по словам известного философа, «только то, что облегчено миром, станет однажды вещью».
Ещё один отзвук обычаев, сформированных в советское время, — это посещение на Пасху кладбища. Например, в рассказе Лидии Сычёвой уже в Светлый понедельник героиня едет на кладбище, которое кажется ей обновлённым и праздничным: «Могилы стояли весёлые, нарядные, как цветочные клумбы; аккуратные холмики были любовно присыпаны оранжевым песком…».
Соединение темы смерти и Пасхи не случайно, она будет звучать лейтмотивом в рассказах многих авторов. Именно на Воскресение Христово, под звон колокола, предаёт свой дух инок Самойло в произведении Д. Володихина. «Кому жизнь досталась краше? Разве только святым угодникам», — заключают монахи. На Красную горку, которая ещё стала и днём венчания, умирают пожилые супруги в рассказе протоиерея Николая Агафонова. Взявшись за руки, он — «в своём парадном мундире, а она в нарядном платье, в котором сегодня венчалась». С тихой улыбкой и светлым лицом…
Эту величайшую тайну всех времён знал и поэт Николай Рубцов. Его стихотворение «Конец» — на тот же сюжет, что и рассказ протоиерея Николая Агафонова.
Смерть приближалась,
приближалась,
Совсем приблизилась уже, —
Старушка к старику прижалась,
И просветлело на душе!
Легко, легко, как дух весенний,
Жизнь пролетела перед ней,
Ручьи казались, воскресенье,
И свет, и звон пасхальных дней!..
Множество прочих разнообразных деталей, транслирующих восприятие современного человека и одновременно ведущих к Празднику (о Воскресении свидетельствует всё — от накрытого стола до птичек, жуков и нарядного кладбища), можно заметить и в прозе других авторов. В целом, все эти особенности укладываются в традиционную художественную концепцию пасхального рассказа.
Но есть и такие произведения, которые могли появиться только сейчас. До революции подобных сюжетов просто не существовало. Впервые эта тема прозвучит, пожалуй, в рассказе Никифорова-Волгина «Солнце играет». Комсомольцы, пустившиеся вприсядку, будут противостоять тихому крестному ходу, которого и не видно: «Одни лишь свечи, тихо идущие по воздуху и поющие далёким родниковым всплеском…». Противостояние очевидно. Но к каким историческим результатам оно приведёт? Вновь и вновь современные писатели будут перелистывать старую тетрадь расстрелянного генерала…
В зарисовке Дениса Ахалашвили «Последняя Пасха» герой задаёт себе вопрос: «А какой была для Государя и его семьи Пасха весны 1916 года»? «Они так же, как я сейчас, стояли в храме в полной темноте, молились за себя и свою любимую Россию, где тогда царил хаос, предательство и забастовки…» И далее следует историческая и одновременно — по сгущённости настроений и переживаний — лирическая картина Пасхи 1916 года.
Историческая тема продолжается отрывком из книги Бориса Ширяева «Неугасимая лампада». Автор вспоминает, как служили на Соловках Пасхальную заутреню, разрешённую один-единственный раз. Задолго до полуночи вдоль «непомерных валунов кремлёвской стены, мимо суровых заснеженных башен потянулись к ветхой кладбищенской церкви нескончаемые вереницы серых теней». Церковь не могла вместить всех желающих, и всё кладбище был покрыто людьми. «Тишина. Истомлённые души жаждут блаженного покоя молитвы», «по тёмному небу, радужно переливаясь всеми цветами, бродят столбы сполохов — северного сияния…».
И вот та самая картина, которая была просто непредставима, невозможна в старые, дореволюционные времена: «Из широко распахнутых врат ветхой церкви, сверкая многоцветными огнями, выступил небывалый крестный ход. Семнадцать епископов в облачениях, окружённых светильниками и факелами, более двухсот иереев и столько же монахов, а далее — нескончаемые волны тех, чьи сердца и помыслы неслись ко Христу Спасителю в эту дивную, незабываемую ночь». — Воистину Воскресе! — этот возглас несётся к тем, кто не может выйти в Святую ночь, кто, «обессиленный страданием и болезнью, простёрт на больничной койке, кто томится в смрадном подземелье Аввакумовой щели <…> Распухшие, побелевшие губы цинготных, кровоточа, прошептали слова обетованной вечной жизни…» Победная песня идёт к тем, кому сама смерть грозит ежечасно, ежеминутно. «И рушились стены тюрьмы, воздвигнутой обагрёнными кровью руками, — пишет Борис Ширяев. — Пусть тело томится в плену — дух свободен и вечен. <…> Ничтожны и бессильны вы, держащие нас в оковах!».
Этот же исторический период, конец двадцатых годов, описывает Ирина Ордынская в рассказе «Монахини» (фрагмент из одноимённой книги). Теперь действие переносится в Свято-Троицкий Александро-Невский женский монастырь, что в деревне Акатово Клинского района. Советская власть пытается превратить обитель в сельскохозяйственную артель. Идут бесконечные проверки. Угроза так и довлеет над древними монастырскими стенами. Сёстры понимают: возможно, ещё совсем недолго им быть вместе. Возможно, впереди — их последняя Пасха… И готовятся к празднику с особым тщанием, по-особому, трепетно и нежно относятся друг к другу. Завершается эпизод проникновенной сценой в трапезной.
По традиции, после Пасхальной службы накрыт праздничный стол — для всех прихожан. Перед нами сёстры, «счастливо празднующие Пасху». Их лица — такие светлые в обрамлении тёмных апостольников! Но тут священник перехватывает печальный взгляд игуменьи Олимпиады: она смотрит «на два длинных пустых стола, приготовленных для крестьян, которые так и не пришли сегодня на праздничную службу…» Матушка ещё не знает, что монастырь оцеплен и отряды комсомольцев не пропустили крестьян на праздничное богослужение…
А ведь была ещё Вторая мировая война, страшные реалии концлагерей. Денис Ахалашвили рассказывает, как отмечали Пасху в одном из них — в Дахау. «Жирный удушливый дым из труб крематория поднимался над лагерем днём и ночью». Но вот 28 апреля 1945 года в Дахау входят союзники. «Через щели бараков заключённые увидели, как на автоматных вышках появились белые флаги». Пасху было решено встречать как положено — песнопениями и молитвами.
«У них не было служебных книг, икон, свечей, просфор и церковного вина. Но была вера и милость Божия, явившаяся в это страшное место». Облачения были сшиты из полотенец. Священники их надевали прямо на полосатые тюремные робы. Поверх самодельных риз нашивали красные больничные кресты. И вот долгожданная ночь наступила! Верующие идут в барак, где в маленькой комнате находилась часовня. Больного греческого архимандрита Мелетия приносят на носилках; он не в силах подняться, но молится вместе со всеми. «Служили по памяти. Пасхальный Канон, пасхальные стихиры — всё пели без книг. После возгласа священника хор пел песнопения на греческом, а потом на церковнославянском языке. Евангелие также читали по памяти. Молодой афонский монах вышел перед отцами, поклонился и дрожащим от волнения голосом стал наизусть читать «Слово о Пасхе» святителя Иоанна Златоуста. Он говорил «Слово» и плакал. И все вокруг тоже плакали. Из самого сердца смерти, из глубин этого земного ада возносились слова: «Христос воскресе!» И в ответ раздавалось: «Воистину воскресе!»
Думается, мы ещё только на первых подступах к осмыслению темы, важнейшей для ХХ века, — темы подвига новомучеников. Сегодня появляются произведения, в которых описываются не только внешние события, подробности допросов и приговоров, но и свидетельства подлинной любви и радости. Вершиной, доминантой такой христианской радости, конечно же, становится Пасхальный день.
Отдельный пласт произведений пасхальной тематики — это путевые заметки и очерки. Писатели, наши современники, совершают паломничества в самые разные страны и города, подмечают праздничные обычаи, делятся своими чудесными историями. «Мама с дочкой» в зарисовках Екатерины Моисеенко и Людмилы Семёновой внимательны к мельчайшим деталям; праздничная атмосфера создаётся душевно и поэтично. Молитвенный путь в Иерусалим читатель сможет совершить вместе с Владимиром Крупиным («Светлая седмица»), а на Афон — с Юрием Воробьевским («Чудо на Горе Афон»).
О многом заставляет задуматься очерк Александра Сегеня «Багдадское небо». Простой сирийский житель обретёт веру, откажется от ислама, примет крещение, из Аббаса станет Бутросом и даже священнослужителем. Позже он будет убит, расстрелян из проезжающего автомобиля при выходе из собственного дома.
Времена незримо соединяются. Ведь эта история напоминает… судьбу серба, отказавшегося от ислама (XVI век), из рассказа протоиерея Андрея Ткачёва. Жизненные реалии меняются, но подвиг всегда остаётся подвигом…
Человеку эпохи революций и мировых войн довелось пережить Христово Воскресение «на дне земного ада», что во многом расширило восприятие праздника. В привычную оппозицию жизни и смерти вплетается мотив сиротства и страдания, который преобразуется в победную, ликующую песнь. Как замечательно точно сказал Борис Ширяев, «не вечны, а временны страдания и тлен. Бесконечна жизнь светлого Духа Христова».
Так было всегда. И так будет.