Пятница, 29 марта
Shadow

Родина Гоголя

23:38 14.06.2019СЛОВО И ОБРАЗРодина ГоголяВладимир Воропаев

Очень естественно представить себе Гоголя с пером в руке, стоящим за конторкой, задумавшимся над листом бумаги, но не менее естественно вообразить его сидящим в экипаже за спиной кучера и думающим дорожную думу. Гоголь в своей жизни много путешествовал, хотя и не собственно с целью проехаться: он объездил всю Европу, совершил путешествие в Иерусалим, собирался ехать на Афон. Не раз бывал он в наиболее почитаемых русских монастырях, в том числе в Оптиной пустыни и Свято-Троицкой Сергиевой Лавре. Но не в последнее десятилетие жизни, как иногда думают, возник интерес писателя к освящённым монашеской молитвой местам. Интерес этот проявился ещё в его отрочестве.

балующиеся дети

Известно, что мать Гоголя, Мария Ивановна, отличалась весьма живой и глубокой набожностью. Одним из любимых занятий в семье было посещение монастырей и других святынь. Ходили и в Киев на богомолье. Отголоски этой любви к паломничеству слышны в ранней прозе Гоголя: «Что ж, господа, когда мы съездим в Киев? Грешу я, право, пред Богом: нужно, давно б нужно съездить поклониться святым местам. Когда-нибудь уже под старость совсем пора туда: мы с вами, Фома Григорьевич, затворимся в келью, и вы также, Тарас Иванович! Будем молиться и ходить по святым печерам» («Страшная месть», черновой автограф, 1831).

Среди предков Гоголя были люди духовного звания или учившиеся в духовных учебных заведениях: прадед его по отцовской линии был священником, дед окончил Киевскую духовную академию, а отец — Полтавскую семинарию. Впоследствии Гоголь посещал Крестовоздвиженский монастырь в Полтаве, где помещалась семинария. Так что бурсацкий быт, описанный в «Тарасе Бульбе» и «Вии», был известен ему по семейным рассказам.

Мария Ивановна, у которой двое детей умерли, едва появившись на свет, дала обет перед чудотворным образом святителя Николая, называемым Диканьским, если будет у неё сын, наречь его Николаем и просила местного священника молиться до тех пор, пока его не известят о рождении дитяти и не попросят отслужить благодарственный молебен. Испрошенный молитвой, новорождённый Николай и был встречен в этом мире молитвой благодарения Богу. По словам сестры писателя Ольги Васильевны, брат её любил вспоминать, почему назвали его Николаем.

Осенью 1844 года, находясь за границей, Гоголь в письме к сестре Елизавете просит маменьку, если случится ей быть в Диканьке, «привезти оттуда образок Николая Чудотворца, самый маленький, который бы можно было носить на шее в виде благословения» (из письма от 15 сентября по н. ст. из Остенде). А летом 1845 года, в один из переломных моментов своей жизни, Гоголь просит молитв матери о своём выздоровлении. «Прошу вас также, — добавляет он, — отправить обо мне молебен не только в нашей церкви, но даже, если можно, и в Диканьке, в церкви святого Николая, которого вы всегда так умоляли о предстательстве за меня» (из письма от 28 июля по н. ст. из Карлсбада).

В Васильевке была своя каменная церковь Рождества Пресвятой Богородицы, построенная в первой половине 1820-х годов по обету, данному матерью Гоголя. В доме долгое время находился большой, обитый железом сундук с проделанным в крышке отверстием, через которое бабушка Татьяна Семёновна опускала деньги, предназначенные на устройство храма. Позднее Мария Ивановна вспоминала: «В деревне нашей не было церкви. Свёкор наш хотел было купить старую и перевезти в Васильевку, но скоро после того запретили строить деревянные (во избежание пожаров. — В. В.), и намеренье то гораздо прежде моего замужества было оставлено».

Строительство храма шло медленно, и в середине 1830-х годов обустройство его ещё не было завершено (из письма Гоголя к матери от 15 декабря 1834 года явствует, что он по её просьбе занят составлением «плана для иконостаса»). В церкви, по всей видимости, был придел, освящённый во имя святителя Николая. Эмилия Ковриго, сирота, воспитанница матери Гоголя, вспоминает торжественное богослужение в Васильевке по случаю храмового дня. Николай Васильевич встал рано утром и в самом радостном настроении духа, улыбаясь, сказал Марии Ивановне: «Ну, матушка, сегодня наш святой именинник, пойдёмте в храм помолимся». В этот придел Николай Васильевич по возвращении из Иерусалима подарил икону святителя Николая, привезённую им из Италии. Здесь, возле церкви, погребены родители Гоголя и его близкие родственники. И сам он просил похоронить себя на том же месте.

Никола Диканькский

С образом Николая Чудотворца, своего небесного покровителя, Гоголь не расставался в странствиях. Всюду на пути ему встречались иконы угодника Божия и оставляли след в его душе. Так, в 1846 году, накануне Великого поста, он получил от Надежды Николаевны Шереметевой, тётки поэта Фёдора Тютчева, двусторонний дорожный Иверский образ Божией Матери с написанной на обороте иконой святителя Николая. Когда из Рима пришло уведомление о получении, Надежда Николаевна отвечала Гоголю: «Наконец после столь долгих странствий благословение моё до вас достигло, да Великий угодник Николай Чудотворец не оставит вас своим предстательством у престола Божия…» (из письма от 16 апреля 1846 года).

Священник Пётр Соловьёв, находившийся в составе Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, оставил воспоминания о встрече с Гоголем в январе 1848 года на австрийском пароходе «Истамбул», следовавшем к берегам Сирии. Отец Пётр, в ту пору послушник, выпускник Санкт-Петербургской духовной семинарии, был отрекомендован Гоголю как художник. «Не входя ни в какие объяснения, — вспоминает тот, — он показывает мне маленькую, вершка в два, живописную (масляными красками) на дереве икону святителя Николая Чудотворца и спрашивает мнения, искусно ли она написана. Затем он, пока я всматривался в живопись, поведал мне, что эта икона есть верная копия в миниатюре с иконы святителя в Бар-граде (Бари), написана для него по заказу искуснейшим художником и теперь сопутствует ему в путешествиях, потому что святитель Мирликийский Николай — его патрон и общий покровитель всех христиан, посуху и по морям путешествующих. Я полюбовался иконою как мастерски написанною и оговорил, что не могу ничего сказать о верности копии, не видав прототипа, и ещё заметил, что у нас на православных старинных иконах святитель изображается несколько иначе, особенно по облачению, и что последнее прямо говорит о латинском происхождении барградского изображения святителя. На мой отзыв Николай Васильевич ничего не возразил, но по всему видно было, что он высоко ценил в художественном отношении свою икону и дорожил ею как святынею».

В последние годы жизни Гоголя в его переписке не однажды появляется образ святителя Николая. Так, в связи с предстоящим замужеством сестры Елизаветы он писал другой своей сестре, Анне, в Васильевку весной 1851 года: «Во всём Божья воля; ничего не совершается без воли Божьей. Так говорят — одни потому, что в этом убеждены, другие потому, что слышат, как это говорят другие. Вижу и я в нынешнем событии Божью волю. Но всё, однако ж, не знаю, правы ли были вы вместе с сестрой, уладивши это дело в секрете, без предварительного совещанья с матерью или хоть даже со мною. Уверенность в благоразумии своих поступков вредит нам много даже и в малых вещах, а дело нынешнее очень важно…» И далее Гоголь советует сёстрам: «Отправляйтесь пешком теперь же в Диканьку испросить, вымолить у Бога, чтобы супружество это было счастливо. Чтобы во всю дорогу на устах ваших была одна молитва…»

Саму Елизавету Гоголь наставлял так: «Молись Богу ото всех сил души, сколько их в тебе достанет. Шаг твой страшен: он ведёт тебя либо к счастью, либо в пропасть. Впереди всё неизвестно; известно только то, что половина несчастья от нас самих. Молись, отправься пешком к Николаю Чудотворцу, припади к стопам угодника, моли его о предстательстве, сама взывай ото всех сил ко Христу, Спасителю нашему, чтобы супружество это, замышленное без совещания с матерью, без помышленья о будущем и о всей важности такого поступка, было бы счастливо».

До конца жизни Гоголь твёрдо верил в заступничество великого угодника Божия, святителя Николая, и, бывая на родине, всегда посещал Диканьку, прославленную им в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», и молился перед чудотворным образом в Свято-Никольской церкви.

Как было характерно для России, именно в семье Гоголь получил первые начатки веры. Помня это, он писал матери 2 октября 1833 года, имея в виду воспитание младшей сестры Ольги: «Внушите ей правила религии. Это фундамент всего». И далее Гоголь вспоминает один случай, навсегда оставшийся в его памяти: «Я просил вас рассказать мне о Страшном Суде, и вы мне, ребёнку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность. Это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли».

Первоначальные знания Гоголь получил от домашнего учителя-семинариста. Примечательно, что при поступлении в Нежинскую гимназию высших наук в 1821 году двенадцатилетний Гоголь обнаружил хорошие познания только по Закону Божию, по другим же предметам оказался подготовленным слабо. Нежин, по всей видимости, во многом определил характер духовного образования Гоголя. Законоучитель гимназии протоиерей Павел Волынский, помимо преподавания катехизиса и Священной истории с географией Святой Земли, читал в старших классах своеобразный курс нравственного богословия, знакомя воспитанников с творениями святых отцов и учителей Церкви. Историк Алексей Иванович Маркевич, учившийся в Нежинской гимназии после Гоголя, утверждал: «Единственный профессор, имевший на него сильное влияние, был богослов…».

Ко времени пребывания Гоголя в гимназии относятся и его первые литературные опыты. Наиболее значительный из них — поэма «Ганц Кюхельгартен», напечатанная отдельным изданием в 1829 году под псевдонимом В. Алов. Надо сказать, что школьные товарищи Гоголя были невысокого мнения о его литературных способностях, особенно в области прозы. «В стихах упражняйся, — советовали ему, — а прозой не пиши: очень уж глупо выходит у тебя. Беллетрист из тебя не вытанцуется, это сейчас видно». Да и сам Гоголь, кажется, склонялся в то время больше к стихам, чем к прозе. «Первые мои опыты, — вспоминал он много лет спустя в «Авторской исповеди» (1847), — первые упражненья в сочиненьях, к которым я получил навык в последнее время пребыванья моего в школе, были почти все в лирическом и серьёзном роде. Ни я сам, ни сотоварищи мои, упражнявшиеся также вместе со мной в сочинениях, не думали, что мне придётся быть писателем комическим и сатирическим…»

Зато в театральных представлениях Гоголю как актёру не было равных. «Все мы думали тогда, — вспоминал один из воспитанников гимназии Тимофей Пащенко, — что Гоголь поступит на сцену, потому что у него был громадный талант и все данные для игры на сцене…» Особенным успехом Гоголь пользовался в роли госпожи Простаковой из фонвизинского «Недоросля». Константин Базили рассказывал впоследствии: «Видел я эту пьесу и в Москве, и в Петербурге, но сохранил всегда то убеждение, что ни одной актрисе не удавалась роль Простаковой так хорошо, как играл эту роль шестнадцатилетний тогда Гоголь».

Смерть отца, последовавшая 31 марта 1825 года, явилась одним из самых сильных потрясений в жизни юного Гоголя — ему только что исполнилось шестнадцать лет. Он пишет матери из Нежина письмо, в котором предельное отчаяние («Хотел даже посягнуть на жизнь свою») переходит в глубокую покорность воле Божией: «Я сей удар перенёс с твёрдостию истинного христианина. <…> Благословляю тебя, священная вера! В тебе только я нахожу источник утешения и утоления своей горести!». С этих пор определяется одна из главных черт миросозерцания Гоголя: уже никогда не оставляет его мысль о неизбежности смерти.

Один из друзей Гоголя — Михаил Александрович Максимович, известный фольклорист и историк, профессор ботаники Московского университета, а затем профессор русской словесности и ректор Киевского университета святого Владимира, — рассказывал о встрече с ним после трёхлетнего перерыва в Киеве в августе 1835 года. По его словам, Гоголь уже тогда поразил его своей глубокой религиозной настроенностью. «Он пробыл у меня пять дней, — вспоминает Максимович, — или, лучше сказать, пять ночей: ибо в ту пору всё моё дневное время было занято в университете, а Гоголь уезжал с утра к своим нежинским, лицейским знакомцам и с ними странствовал по Киеву. Возвращался он вечером, и только тогда зачиналась наша беседа… Нельзя было мне не заметить перемены в его речах и настроении духа: он каждый раз возвращался неожиданно степенным и даже задумчивым. <…> Я думаю, что именно в то лето начался в нём крутой переворот в мыслях — под впечатлением древнерусской святыни Киева, который у малороссиян ХVII века назывался Русским Иерусалимом…».

Родина Гоголя

Эти прогулки по старому Киеву оставили глубокий след в душе Гоголя. Максимович далее продолжает: «Вместе с Гоголем мне удалось только на другой день его приезда побывать у <церкви> Андрея Первозванного. Там я оставил его на северо-западном угле балкона, отлучась по делам к попечителю, жившему своим гостеприимным домом возле Михайловского монастыря; а когда вернулся, я нашёл его возлежащим на том же самом месте. <…> Гоголю особенно полюбился вид на Кожемяцкое удолье и Кудрявец. Когда же мы снова обходили с ним вокруг той высоты, любуясь ненаглядною красотою киевских видов, стояла неподвижно малороссийская молодица, в белой свитке и намитке, опершись на балкон и глазея на Днепр и Заднепровье. «Чего ты глядишь там, голубко?» — мы спросили. «Бо гарно дивиться!» — отвечала она, не переменяя своего положения; и Гоголь был очень доволен этим выражением эстетического чувства в нашей землячке».

Мог ли Киев не появиться на страницах произведений Гоголя? Нельзя не вспомнить многим известное едва ли не наизусть место из «Страшной мести», где дана поэтическая картина Днепра, — это образ символический, воплощающий в себе широту и мощь русского духа: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. <…> Редкая птица долетит до середины Днепра! Пышный! ему нет равной реки в мире». Именно такое чувство навевал на Гоголя древний Киев.

В пятой главе «Тараса Бульбы» читаем: «Есаулы привезли сыновьям Тараса благословенье от старухи матери и каждому по кипарисному образу из Межигорского Киевского монастыря. Надели на себя святые образа оба брата и невольно задумались, припомнив старую мать. Что-то пророчит им и говорит это благословенье? Благословенье ли на победу над врагом и потом весёлый возврат в отчизну с добычей и славой, на вечные песни бандуристам, или же?.. Но неизвестно будущее, и стоит оно пред человеком подобно осеннему туману, поднявшемуся из болот…»

Упомянутая в повести обитель — Спасо-Преображенский мужской монастырь, основанный в 988 году близ Вышгорода, в двадцати верстах от Киева. В первой половине ХVII века он был одним из центров антиуниатской борьбы на Украине — отсюда Сечь призывала к себе священнослужителей. В монастыре погребён предок Гоголя, подольский полковник Евстафий, или Остап (по другим источникам — Андрей), Гоголь, скончавшийся в 1679 году.

В той же повести, в эпизоде осады крепости Дубно, сын Тараса Андрий, пробираясь в город по подземному ходу, «с любопытством рассматривал эти земляные стены. Так же, как и в пещерах Киевских, тут видны были углубления в стенах и стояли кое-где гробы: местами даже попадались просто человеческие кости, от сырости сделавшиеся мягкими и рассыпáвшиеся в муку. Видно, и здесь также были святые люди и укрывались также от мирских бурь, горя и обольщений».

Было время, когда Гоголь желал поселиться в Киеве, древнейшей русской столице.

В декабре 1833 года в ответ на предложение Максимовича добиваться кафедры всеобщей истории во вновь открываемом тогда Киевском университете он писал ему из Санкт-Петербурга: «Благодарю тебя за всё: за письмо, за мысли в нём, за новости и проч. Представь, я тоже думал. Туда, туда! В Киев! В древний, в прекрасный Киев! <…> Там или вокруг него деялись дела старины нашей».

Переезд в Киев не был осуществлён из-за того, что министр народного просвещения граф Сергей Семёнович Уваров предложил Гоголю место профессора по кафедре всеобщей истории при Санкт-Петербургском университете, и он по необходимости остался в Северной столице, которая, впрочем, не могла удержать его надолго. Гоголя привлекали именно древние русские столицы — Киев и Москва, которые, отдав Санкт-Петербургу дело управления империей, хранили в себе её душу.

Гоголю не нужно было выяснять, малороссиянин он или русский, — в споры об этом его втягивали друзья.

В 1844 году он так отвечал на запрос Александры Осиповны Смирновой: «Скажу вам одно слово насчёт того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, — явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве» (из письма от 24 декабря по н. ст. из Франкфурта).

Долгое пребывание за границей не отрывало души Гоголя от России. 15 сентября 1850 года он писал дипломату и духовному писателю Александру Стурдзе из родной Васильевки: «Скажу вам откровенно, что мне не хочется и на три месяца оставлять России. Ни за что бы я не выехал из Москвы, которую так люблю. Да и вообще Россия всё мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины есть в ней что-то ещё выше родины, точно как бы это та земля, откуда ближе к родине Небесной».

В завещании Гоголь просил похоронить его в Васильевке и советовал сёстрам открыть в своей деревне приют для бедных девиц, а по возможности превратить его в монастырь. Он писал: «Я бы хотел, чтобы тело моё было погребено если не в церкви, то в ограде церковной и чтобы панихиды по мне не прекращались».

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *