21:09 09.12.2019Опыт святостиПротоиерей Владислав Свешников
«Жить по-христиански невозможно, по-христиански можно только умирать», говорил преподобный Силуан. В контексте жизни умирание становится победой над смертью, и это всегда так, когда речь идёт о тех, кто нашёл главное содержание своей жизни во Христе — это Его святые. Мы даже по нашим искажённым жизням можем догадываться, как прекрасна святость во Христе, когда едва-едва она в чём-то забрезжит.
«Всякого, кто исповедует Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь и Я пред Отцем Моим Небесным». (Мф. 10, 32–33). Исповедание Бога — это готовность бесстрашно, бескомпромиссно, твёрдо и жизненно в любых условиях исповедать правду о Боге; ту правду, которую Бог предлагает людям и которая открывается всем членам Церкви. Исповедывать Бога — означает утверждать в своем сердце и для тех, кто готов слушать, и даже для тех, кто не готов слушать, что Бог есть, что Бог, в Троице поклоняемый, открывает Себя людям как Отца и Сына и Святого Духа, что Сын Божий в определённый час человеческой истории становится и Сыном Человеческим, то есть воплощается ради того, чтобы Своею жизнью, крестной смертью и воскресением спасти людей. Исповедывать Бога — это значит и исповедывать правду Его Церкви. Исповедывать Бога — значит исповедывать правду Вечной Жизни. Исповедывать Бога — означает утверждать, что норма человеческой жизни — это исполнение воли Божией, и научать этому людей. Исповедывать Бога означает всем делом жизни открывать тайну духовной жизни для себя и для других.
Кто так исповедует Бога, тот входит в лик святых. Кто так не исповедует Бога, тот отказывается от своей святости. Дар святости, принятый в Крещении, для такого человека становится как бы ничем.
Главное духовнонравственное содержание жизни святых раскрывается в заповедях блаженства. Нередко эти заповеди, которые хор поёт на каждой литургии, пропускаются мимо ушей, как нечто вполне привычное, знакомое. И во время этого пения можно о чёмто приятном подумать, о своём наболевшем, а опыт жизни святых, который должен был бы нас призвать сюда, никаким опытом для нас не становится, он остаётся чужим опытом, нас мало волнующим.
Как приятно спеть «Земле русская»! Как это возвышенно, как это поднимает душу, какими мы себя чувствуем сразу членами великого народа, у которого была великая история, а возможно, будет и великое будущее…
Но история эта — не наша история, и будущего никакого не будет, если тот нравственный опыт блаженства останется невостребованным опытом православных современников. Даже само слово «блаженство» стало теперь непонятным, особенно в соотнесении с тем содержанием блаженства, которое предлагается Евангелием: нищета духовная, алчба и жажда правды, глубокая кротость, блаженство гонимых и т.д.
Кажется, что кротость ещё более или менее присуща русскому народу, но присуща не как религиозный акт, а в лучшем случае, как природный дар, и тогда толк от неё не очень большой… Блаженство изгнанных за правду… Покажите, русские люди, нынче блаженного, который был бы счастлив, когда его гонят за правду. Я бы сердечно и глубоко, от всего сердца поклонился ему…
Нравственный опыт, который предлагается Христом, не доходит до сердца, потому что даже самое начало — мир Божий, который должен был бы стать фундаментом жизни («блаженны нищие духом…» — Мф. 5, 3), и не приемлется, и даже не взыскуется; в лучшем случае можно видеть душевное спокойствие. Душевное спокойствие — это лишь почва для обретения смирения. Мир Божий — это прежде всего глубокая и неотъемлемая гармония внутренней жизни души, раскрываемой во всех обстоятельствах жизни. Мир Божий, принятый в сердце, смирение — это глубокое приятие всех, даже тех, кто тебя унижает и оскорбляет. Мир Божий — это довольство всем, что есть, то есть тем самым — мир с Богом. Все эти качества подлинно святой, праведной и благой жизни, которые и составили великий опыт русской святости, представляют собой необходимое условие осуществления внешней деятельности. Нет ни одного святого, который бы свою жизнь не выстраивал как служение Богу и людям.
Настоящее служение невозможно без алчбы и жажды правды, невозможно без состояния кротости, при котором всё земное, как будто и очень нужное, становится совсем ненужным, без миротворения, которое есть распространение этого мира на всех, кто оказывается рядом с тобою, и тогда, по слову преподобного Серафима, вокруг спасаются тысячи.
Можно, хотя и трудно, жить и без глубокого национального единства, когда все раздроблены, когда существует огромный дефицит подлинно государственного сознания, дефицит верных человеческих отношений, огромный дефицит нравственности. Но всё это ничтожно по сравнению с главным дефицитом — дефицитом святости, тем дефицитом, который даже почти никем не ощущается как таковой. Пока не начнётся взыскание святости, не будет никаких нравственных перемен. Пока не будет нравственных перемен — не начнутся перемены государственные, социальные, экономические, потому что поиск святости — это поиск связи с Богом, связи общей и личной; связи, выражаемой в предметном делании, а не в болтовне и не в приличных и приятных ощущениях, не в лёгком, ни к чему не обязывающем благочестии. Пропоём «Земле русская» и разойдёмся… Пора перестать умирать, пора начинать жить, а жить можно только в поиске святости.
Всё, что недостойно Бога и человека как образа Божия, но является довольно дорогим для обыденной жизни, должно стать предметом истребления. Такое истребление болезненно, оно есть тип распятия и сораспятия Христу. Но через сораспятие достигается результат чрезвычайной высоты — совоскресение Христу. Тот, в ком совершается совоскресение, подобно апостолу Павлу дерзает сказать: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20). Это окончательный высокий образ нового творения, новой твари! Неправда, что такой результат есть результат исключительно уникальный и доступный только для апостола; в некотором смысле это правда, но правда и слова апостола, сказанные всем: «Будьте подражателями мне, как я Христу» (1 Кор. 11, 1). Речь идёт не о равной высоте достижения, но о подобии пути, зависящего от исполнения человеком того условия, которое предложено в Евангелии — хранить в добром и чистом сердце семя слова Божия (см. Лк. 8, 15). И даже если хотя бы одна эта готовность хранения слова Божия войдёт в сердце, ещё не совсем благое и не вполне верное, можно ожидать хранения и грядущего роста слова Божия в новой твари.
Некоторые святые являют собою и особенно благодатное знание жизни небесной, и глубокое понимание людей, живущих даже и противной суетой «века сего». В преподобном Силуане, святом нашего времени, слышится духовный аромат личной святости, отличающий его от других святых не по существу, но по какомуто особому устремлению к Богу и переживанию падшего мира.
В его житии открывается с великим даром духовного переживания нечто самое ценное в личном бытии. И это самое ценное хочется ждать в любом личном бытии каждого человека — но не обретается. Повсюду одни только обломки и обрывки. Такая радость, что и в нашем веке нашёлся святой, который сумел так объединить эти обломки и обрывки, что ничего из нужного не исчезло, но всё открылось в виде удивительной неземной красоты. Этот современный святой знал и человеческие грехи и умел их оплакать, знал и многие современные духовные поиски и обретения, знал и милость Божию, знал и муки адские предметным личным опытом. Опытно выведать эту живую диалектику бытия адских мук и бесконечной милости Божией даётся однажды за несколько веков — как самый драгоценный камень в россыпи многих других. В опыте святого можно видеть и презрение к суете, и жалость к тем, кто живёт суетой, и оскорбительное ощущение от бытия греховного, и милование того, кто не выдерживает и падает, и глубокую простоту человеческой жизни, и великое опознавание её точным духовным словом, и тоску по раю, и нахождение в самом себе этого рая, и готовность всегда смиренно исполнить не только волю Божию, но и негреховную волю любого человека, и святое желание разрешиться от «уз века сего». Преподобный Силуан и невыразимо мощен по своему духовному явлению, и доступен для всех. Преподобный Силуан даёт возможность увидеть, как можно жить и умирать! Потому что бытие святости есть жизнь вечная, и если и наступает смерть, то ради того, чтобы смерть была побеждена усилием Воскресения!
«Обрящете покой душам вашим» (Мф. 11, 29). Покой, мир Христов, мир, который Христос оставляет Своим ученикам как реальность и возможность, покидая землю, возносясь с горы Елеонской, может быть востребован каждым. Смирение как следствие этого востребованного мира Божия, открытого в сердце, смирение как стяжание мира в себе самом, мира с Богом и мира с ближними, оказывается качеством чрезвычайно редким. Следствием востребованного и воспринятого мира Христова становится внутренний ненарушаемый покой. Мир Христов — это содержание жизни, к которому стремятся святые — люди, добровольно и сознательно уходящие от всякой суеты «века сего» для того, чтобы обрести Христа. Мир Христов, узнанный сердцем, — это и есть окончательное свидетельство того, что Христос безусловно найден и живёт в сердце святого человека.
Поразительный образец личности, вошедшей в своём роде в меру возраста исполнения Христова, — святитель Феофан Затворник. Он ушёл в затвор не потому, что был чрезвычайным аскетом, — он интересовался всем. Он выписывал в затвор различные газеты и массу книг, чтобы знать, что происходит в мире. И он знал по простому, сердечному и умственному знанию: факты, изведанные им, в его сознании находили верное понимание. Он был учитель христианской жизни, но желал занять только одно место — в затворе! Он любил читать и писать, но ушёл в затвор, потому что возлюбил смирение больше всего. Он затворился в затворе и стал велик, потому что очевидным смирением он предлагал урок жизни и святости: «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Иак. 4, 6).
Поворот души ко Христу может происходить в жизни фантастическитаинственным образом, например, как у апостола Павла по дороге в Дамаск; но к этой встрече неким особенным образом душа его была подготовлена. И потому эта встреча хотя и перевернула его жизнь, но перевернула не так, чтобы она пошла совсем в другой плоскости (например, был он человек плотский, а стал духовный; думал только о мясе, а стал думать только о Небе); нет — у него устроение и раньше было связано только с религиозными представлениями, они просто были неверно повёрнуты, но случился переворот, и душа открылась в верном направлении. На чудо надеяться можно. Если в результате долгой духовной работы Христос займёт подобающее место в душе, разве это не чудо? Но хорошо бы чудо Христово в своей душе готовить, или, вернее сказать, готовить для него почву, создавать условия, чтобы оно могло совершиться. И если мы создадим эти условия, если мы хотя бы будем стремиться к этому, если для нас это будет желанно, можно надеяться, что какимто образом чудо произойдёт. И тогда не надо будет даже особенно искать, как правильно поступать. Подсказки, которые даются в Евангелии, предлагаются Святою Церковью, конечно, нужны, но они нужны скорее для самопроверки. Тогда Христос Сам через таинства, особенно через таинство Причастия, действительно начинает жить в душе человека.
Призванность человека к святости открывается очень просто: он жить не может без Церкви, и это чаще всего и означает, что он жить не может без Бога. Это главное понимание святости, независимо от психологических особенностей и нравственных свершений человека, независимо от его взаимоотношений с ближними и дальними, независимо от его готовности и способности совершать дело служения.
Апостол Павел в Послании к Евреям говорит о том выявлении святости, которое открывается в редкой по степени обращённости и готовности качественности бытия, где главными оказываются не частные, хотя и, безусловно, очень мощные осуществления святости, мощные по совершенно самозабвенной преданности Богу. Главный признак святости был тогда тот же, что и потом. Бог знаем святыми как личностнодуховное бытие, что с трудом представляется для рационалистического, то есть искажённого грехом сознания. Только великая мистическая традиция богоизбранного народа и живое чувство Бога, хотя и опровергаемое рассудком, которое было даже у бессмысленнейших язычников, заставляло их не только искать высшую правду, но и ради этой высшей правды быть готовыми на подвиги. Апостол Павел, имеющий в виду (в Послании к Евреям) этот самоотверженный характер святости, раскрывает в своём знании ощущение святости как геройства.
Но героизм Нового Завета — это практически антигероизм. Героизм Нового Завета связан с антигеройским типам сознания, которое в некотором смысле выше, чем простой героизм, ибо сказано: «Когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие» (Лк. 17, 10).
И когда это так, геройство христианского святого подвига становится не только возможным, но, в некотором смысле, и неизбежным как норма того простого по пониманию, но чрезвычайно редкого по приятию качества самоотвержения.
Во всей полноте самоотвержение выражается в словах апостола Петра: «Вот, мы оставили все и последовали за Тобою» (Мф. 19, 27). Правда, у Петра хватает одновременно и ума, но и смирения, сознающего своё непонимание, чтобы спросить: «Что же будет в таком случае с нами? Ведь мы оставили всё и пошли вслед за Тобою». И его ответчик, Богочеловек, даёт ему понять, что пакибытие, Царствие Божие открывается всем, кто действительно вслед Его идёт. Кажется, что этот образ — «идти вслед за Христом» настолько понятен, что не многие задумываются, что он означает в его конкретном выражении. И он действительно вполне ясен для религиозной интуиции. Совсем не понимают его те, кто хочет жить своей правдой, некоторые — в силу известного душевного кретинизма, по которому и не существует ничего иного, кроме собственного «я».
Нужно иметь большой запас смирения, чтобы не сойти с ума. Увидев, что жизнь наполнена ложью, надо найти в себе стремление к святости, чтобы без всяких психопатологий открыться Богу в сознании своего ничтожества, а с другой стороны — не отступать от готовности быть с Богом, быть со Христом, потому что отступать от Него — безумие. Эта диалектика открывается только для смиренного и святого сердца. Для несмиренного сердца открывается какаято одна сторона: либо ощущение правильности своего дела, либо псевдопокаянное осознание бессмысленности жизни, а значит — всякого дела. Всё бессмысленно без Христа.
В истории Церкви Христовой всегда находились люди, которые не только выдерживали любые испытания, но и служили высочайшими образцами подлинной духовной и нравственной жизни для всех остальных. Когда душа ищет пример такого бытия, она и находит. Совершенно уникальный во многих отношениях образец святой подлинности жизни явил великий святитель митрополит Московский Филарет. И жизнь, и смерть его были жизнью и смертью праведника: и о смерти своей он знал, и жизнь свою расчислял по заповедям Божиим, и потому она осуществлялась чисто и серьёзно, потому что заповеди Божии — не схема, а указатели благодатных Божественных действий. И когда человек рассматривает направления, куда указывают заповеди, он и находит благодать. Когда же человек ходит по своим путям, никакой благодати он не находит, а одни только мнимости. Всякие замечательные красивые слова говорили в XIX веке, когда умирали великие люди: «Солнце русской поэзии закатилось!» Что ж, «солнце русской поэзии» — прекрасно, замечательно; хорошее дело поэзия, но прожить можно без неё. А когда умер Филарет, один великий русский публицист сказал: «Из нашей жизни ушла совесть века, ушёл тот великий светильник, который освещал все неправды мира светом своего знания», чтобы эти неправды становились видны именно как неправды. Ушёл тот, кто ни один уголок жизни общества не оставил своим вниманием. Ушёл тот, для которого и жизнь государственная, и жизнь общества, и жизнь народа были постоянным предметом глубокого и тонкого внимания. И это потому, что митрополит Московский Филарет всю свою жизнь выстроил как следование за Христом.
Учиться у него можно многому, кто любит и хочет учиться. Например, умению читать Евангелие. В девятнадцатом веке не было другого такого человека, который бы так умел вчитываться в каждое евангельское слово, и в каждом слове он открывал жизнь, полную глубочайших смыслов.
И если кто мог бы принять — хотя и не с той силой и не в такой степени — урок великого московского святителя, урок вчитывания в евангельские слова, он остался бы с большим прибытком. Реки живой воды, реки Духа Святого потекли бы из его чрева, наполненного евангельским знанием. И он тогда едва ли смог бы недоуменно пожимать плечами в ответ на любые вопросы совопросников как из мира, вовсе чуждого христианству, так и от «псевдобратий», наполняющих дома, которые они смеют называть молитвенными, и даже от людей, доброжелательно относящихся к вере и к верующим, но имеющих какието препятствия в понимании веры. Для того чтобы учиться понимать евангельские слова и смыслы жизни, которые в Евангелии раскрываются, нужно учиться читать Евангелие: читать с молитвой, читать с любовью, читать, очень сильно морща свой лобик (чтобы видно было, как там мысли ходят).
Великий митрополит Московский Филарет — это целая эпоха в жизни русского общества; весь XIX век знаменует не Пушкин и Толстой или какиенибудь изобретатели электричества; весь XIX век в его духовном, то есть главном, содержании проходит с именем Филарета.
Хорошо бы молитвенно просить предстательства у святителя в том, что в нынешнем времени для верующих людей важнее всего: в освобождении от эгоизма, от непонимания и дурного понимания смыслов жизни, в освобождении нашей жизни в российском обществе от безобразных и глупых иллюзий, от пустоты беспомощности и бессмысленности. Только тогда она будет наполняться подлинными смыслами и мы пойдём путями чистой и праведной жизни. Дайте первому первое, а второе само найдёт своё место — вот простое слово святых отцов, слово, которое в своей жизни и в своих мыслях постоянно проявлял великий Московский святитель.
Многие, почти ещё и не начав жить Церковью, очень быстро узнают именно преподобного Серафима и то, что он в Русской Церкви является одним из самых дорогих святых. Даже и Католическая церковь, признающая лишь немногих православных святых, выделяет именно преподобного Серафима. Видимо, его христианский дух настолько универсален и эта универсальность настолько чувствуется и переживается всеми, кто хоть сколькото имеет христианскую веру, что не признать его одним из величайших святых невозможно. Невозможно даже тем, для кого одно из самых великих его слов остаётся чужим — слово о смысле и цели христианской жизни как о стяжании Духа Святого Божьего.
Всё имеет начало. Жизнь святых часто начинается как жизнь святая, и коечто в этом остаётся навсегда загадочным, коечто понятно настолько, что вся Церковь глаголет, например, о Серафиме: «От юности Христа возлюбил еси, блаженне». Это и есть начало святой жизни — возлюбить Христа от юности. Труднее возлюбить тем, кто приходит не в юности и несёт за собой воз прежних предпочтений, желаний, стремлений, всяких жизненных контекстов и прочее. У преподобного Серафима любовь была настоящей по предмету — предметом его любви был Самый достойный из всех возможных предметов — Бог, Христос; по содержанию, потому что содержание это обнимало в духовном, нравственном и догматическом смысле всю правду православной веры; и по внутреннему акту, по личному акту любви и веры. Веры, действующей любовью.
Евангельское чтение, посвящённое преподобному, — притча о «наятии» работников в виноградник, из которых многие оказались нанятыми в последний, одиннадцатый час человеческой истории, но получили ту же награду, что и пришедшие в первый час. Преподобный Серафим оказался «наятым» Хозяином божественного виноградника если не в одиннадцатый час человеческой истории, то около этого. И можно вполне определённо догадываться, что уж ктокто, а он получит ту же награду, что и первые. И даже не по своим подвигам, а потому что возлюбил. Подвиги его — это и есть выявление и следствие того, что он возлюбил. Молитвенное тысячедневное и тысяченочное стояние на камне — это не внешний аскетический подвиг, это подвиг любви, потому что настоящая молитва — это подвиг любви, а не бормотание вечернего или утреннего правила.
В этом и есть проверка тех, кто любит! Кто стремится не убегать от молитвы. Кто любит Церковь больше всего. А любить Церковь — значит отдавать свою жизнь служению как в прямом богослужебном смысле, так и в смысле служения людям. И в служении людям осуществляется один из главных принципов любви, который предлагает апостол Павел: «Любовь… не ищет своего» (1 Кор. 13,4–5). Служение не может никогда строиться на поиске чего бы то ни было своего, для себя. Если и получается, что награда следует за служением, служащий об этом не думает, он этого не ищет.
Хорошо молиться преподобному Серафиму, а ещё лучше — хоть скольконибудь взять его жизнь за образец себе. Тогда и молитва будет действенна и прямо направлена ровно настолько, насколько это соотнесение своей жизни с его жизнью будет близким. Чем больше живёт человек эгоистическими и эгоцентрическими предпочтениями, тем менее вероятности, что содержание успеет дойти не только до Серафима, но даже до Неба вообще.