02:41 03.10.2019СЛОВО И ОБРАЗЗЛАТОУСТ ИЗ ЗЛАТОУСТЬЯ: «ВСЯ ЖИЗНЬ — ЧУДО!»Анастасия Чернова
И в наше время есть люди, способные менять эпоху, наделяя её новыми смыслами. Поэт и драматург Константин Васильевич Скворцов — один из них. Сегодня его исторические драмы идут в российских театрах, а многие стихи стали народными песнями, как, например, знаменитая «Матушка пела», которую можно услышать в самом разном исполнении — от Максима Трошина до Иосифа Кобзона.
Этой весной писателю исполнилось 80 лет. Он поделился с «Православной беседой» историями из своей жизни, размышлениями о творчестве, а также рассказал, почему он радуется, когда не пишет что-то новое…
— Константин Васильевич, Ваше детство прошло в Златоусте, небольшом городке Челябинской области. Каким он Вам запомнился? Рассказывал ли кто тогда, в советское время, о покровителе города — святом Иоанне Златоусте?
— В Златоуст мы эвакуировались во время Великой Отечественной войны, когда мне было два года. Мама рассказывает, что собирались быстро, взяли с собой один лишь чугунок (к Туле подходили немцы, и на долгие сборы времени просто не оставалось). Церкви в Златоусте тогда не было. В семье о вере со мной никто не говорил, всякое упоминание о Православии грозило испортить карьеру родителей. Даже иконы дома у нас не было.
Я учился в школе, а там нам рассказывали, что «Златоустье» — это златые уста, самый большой самородок золота, который был найден в Золотой долине реки Миасс. И лишь намного позже я узнал, что город назван в честь святого Иоанна Златоуста. Тульские промышленники Мосоловы приехали в эти места, построили завод и основали город, который, как предполагают краеведы, назвали в честь своей семейной иконы. Когда уже в наступившем веке я написал пьесу «Иоанн Златоуст. Крестный путь святителя», в посёлке Красная Горка святителю Иоанну поставили памятник, чуть ли не единственный в мире.
— А не возникало трудностей, когда Вы писали на такие темы? Ведь в советское время сюжеты, связанные с Православием и житиями святых, мягко говоря, не приветствовались…
— Это было запрещено! После того как отрывки из одной моей пьесы прозвучали по радио на «вражеской волне», меня вызвали в Москву из Челябинска на заседание секретариата правления Союза писателей СССР, чтобы дать оценку моему творчеству. В Союзе писателей очень сильно удивились, когда я положил на стол двенадцать пьес в стихах. Все думали, что такого жанра уже давно не существует. Когда обсуждали драму «Смутное время», один из секретарей, лауреат Ленинской премии (не хочу называть имя известного поэта) говорит: «Гениальная пьеса! Но! Религиозный момент нужно убрать». Как возможно из «Смутного времени» убрать религиозный момент?! Сейчас Гермогену стоит памятник в центре Москвы, а в то время даже упоминание о нём вызывало робость у далеко не трусливых поэтов, прошедших горнило Отечественной войны… У меня сохранилась стенограмма этого обсуждения. Говорили про пьесы и хорошие слова. Чуть позже отрывки из драмы «Курчатов» опубликовала «Литературная газета», а через год меня избрали секретарём правления Союза писателей СССР — так я стал самым молодым секретарём.
— Действительно, очень редкий жанр! Как же Вы его открыли для себя?
— Когда я учился в Челябинском институте механизации и электрификации сельского хозяйства на II курсе, приходит ко мне сосед по общежитию Вася Бледных и приносит книгу, четырнадцатый том из собраний сочинений Гегеля — «Лекции по эстетике». В 19 лет он уже прочитал всего Гегеля, представляете?
Читай, Костя, говорит, где про драматургическую поэзию он пишет, — это всё для тебя.
— Как для меня?!
— В XX веке эта ниша будет свободна, потому что драматическая поэзия — самый сложный жанр, не все поэты дозревают. Ты должен эту нишу заполнить. Поэтому прямо сейчас и начинай.
Я говорю:
— Да ты что, Вася? Курсовую нужно готовить…
— Курсовую я за тебя сделаю, а ты садись за свою работу.
Так Вася учился за себя и за меня, стал настоящим советским академиком, потом ректором нашего института.
— А стихи Вы, наверное, писали с детства?
— Стихи я писал с самого детства, и они были по-детски наивными. А по окончании института поехал работать в Тувинскую республику инженером совхоза с характерным для тех времён названием — «Красных партизан». Из окна поезда в районе Минусинска я увидел на зелёном поле пасущихся маралов. Много я видел в жизни красоты! Какие удивительные горы, какие закаты в Златоусте! Но дальневосточные пейзажи подействовали на меня особенно сильно. Я был облучён красотой, которая, возможно, и вызвала во мне творческую энергию. Когда приехал в Туву, открыл тетрадочку и сразу стал писать по-новому, профессионально. Постепенно стала выстраиваться и драматургия: свои приёмы, свой художественный язык.
— Что вдохновляет Вас на написание той или иной пьесы? Например, у Вас есть пьеса о святом Георгии Победоносце. Интересно, как появился замысел?
— Как-то раз я был в Ливане, а в Бейруте главный храм посвящён великомученику Георгию Победоносцу. Мой друг, президент Русско-Палестинского общества Симон Сакр, говорит:
— Напиши пьесу, мы здесь играть её будем.
Я, глядя на развалины древнего театра Римской империи и бирюзовые волны Средиземного моря, отвечаю:
— Симон, я чувствую пьесу, но не знаю пока, о ком она.
А через полгода, во время Дней советской литературы на Западной Украине, я в Ивано-Франковске встретил на улице бабушку. Стоит пирожками торгует. Стало её жалко. Думаю: «Надо купить пирожок!». Хоть я сытый был, а купил, съел, а газету, в которую тот был завёрнут, бросил в урну. И вот пока она летела, каким-то боковым зрением я успел заметить, что на странице изображён какой-то человек с копьём. Что такое? Осмотрелся: вроде рядом никого нет; скорее газету из урны вытащил и читаю. Местный священник пишет: «У нас храм святого Георгия Победоносца, он все свои чудеса совершал в Ливане». Как раз в тех местах, которые я недавно посетил! Эмоционально к тому моменту я был уже наполнен византийским театром. Пошёл в Ленинскую библиотеку (Российская государственная библиотека. — Примеч. А. Ч.), исследую каталоги — и ни одного большого произведения, посвящённого этому святому, нет. Представляете? С IV века никто не написал! Так я и приступил к работе над пьесой. Впервые её поставили на Урале, в Озёрском драматическом театре «Наш дом».
Материал настолько ёмок, драматичен и современен, что я понял: нельзя останавливаться на одной пьесе. Как-то поделился своими мыслями с писателем Сергеем Котькало. А он то ли мне, то ли себе пробурчал: «Надо Константина Великого писать». Вот ведь всё не случайно! Котькало буркнул и забыл об этом… А я пришёл домой и впервые обратил внимание, что у меня есть иконы Константина и Елены, которые я подсознательно собирал несколько лет. Я сел за работу.
— Написали новую пьесу…
— Не сразу, но написал. Примерно год нужен, чтобы написать пьесу в стихах. Двенадцать строчек в день — большая удача. Нужно иметь свою философию, свой язык, свои драматургические приёмы. Не будешь же всю жизнь «бегать» за Шекспиром и Мольером! Затем написал «Юлиана Отступника», и сложилась тетралогия «Сим победиши». Конечно, вне Православия я бы не смог все эти темы осмыслить. При этом понимаю: если бы с детства читал православные книги, то был бы сейчас совсем другим человеком. В моей библиотеке есть все 12 томов сочинений Иоанна Златоуста. В них можно найти ответы буквально на все современные вопросы!
— Сегодня Ваши пьесы шли и идут в театрах, а многие стихи становятся песнями, которые называют народными. О таких достижениях многие литераторы могут только тихонько мечтать… Как Вы относитесь к славе?
— Это не про меня. До сих пор краснею, когда меня называют писателем. На секретариате правления Союза писателей СССР в 1985 году Георгий Марков моё творчество сравнивал с «национальной галактикой» Шолохова. Громко звучит! Ладно, хоть я к этому с юмором отношусь. Когда в юности тебе говорят такие вещи, надо иметь крепкую психику. Настоящих художников не так много. Многие только слова переливают из пустого в порожнее и думают, что это поэзия. На самом деле это очень тернистый путь. Нация в сто миллионов может дать… от силы пятнадцать писателей. Но если ты выбрал этот путь, то будь готов, что твои произведения могут не ставить и не печатать. Судьба! Если можешь не писать, лучше не пиши. Я, например, когда не пишу, радуюсь.
— А когда пишете?
— А когда пишу — не замечаю. Это такое естественное состояние… как дышать. Или умру сейчас, или нужно сесть и что-то написать. Но ведь никто не задумывается: чтобы издать одну книжку, нужно уничтожить несколько гектаров леса. А там, в лесу, ручейки были, зайчики бегали, птички летали. Книжка стоит этого или нет? Поэтому писатели больше ущерба природе наносят, чем пожары!
— Случались ли в Вашей жизни чудеса?
— Вся жизнь — чудо! То, что я родился и живу. Ещё удивляют меня разные совпадения. Разворачиваю в 1958 году журнал «Огонёк», и там написано, что в Москве, в Новых Черёмушках, строят пятиэтажные дома-хрущёвки и будут в этих домах жить писатели, космонавты, учёные. Туалет с ванной находятся в одной комнате, но недалеко то время, когда они будут в раздельных. Словом, мечта советских людей — это Новые Черёмушки. У меня был друг Ревмир — Революционный мир. Я говорю:
— Ревмир, через тридцать лет я буду писателем и буду жить в Новых Черёмушках. Нарисуй мне кабинет.
Он рисует и какое-то странное окно нарисовал. Спрашиваю:
— Что это такое?
— Это эркер.
— Какой эркер?
— Ну, ты же сказал, через 30 лет? Хрущёвские дома на 20 лет. Их снесут, и на этом месте построят дома с эркером.
Потом стал кабинет рисовать, картины, люстры, что-то там ещё…
Прошло 30 лет. Я приехал в Москву. Конечно, всю эту историю забыл. Мне, секретарю СССР, квартира чуть ли не через ЦК КПСС утверждалась. И вот дают квартиру в новом доме в Новых Черёмушках. Переехал, стал разбирать книги, и вдруг вылетает какая-то странная бумага — разворот из того журнала, а в нём рисунок Ревмира. Открываю, смотрю — один в один! И эркер, и картины.
— Вы были знакомы с архимандритом Петром (Афанасьевым), профессором, выдающимся дирижёром, основателем известного в мире камерного хора «Благозвонница». Расскажите, каким он Вам запомнился…
— Не будучи со мною знакомым лично, архимандрит Пётр прочитал мою тетралогию «Сим победиши!». Написал восторженное письмо в Патриархию и пригласил меня и моего друга писателя Владимира Крупина к себе на чай. Беседа была долгой, неспешной, наполненной чувством любви и тревоги за судьбу нашего языка и театрального искусства. Кто бы знал, что всего через несколько недель архимандрита Петра не станет! В тот момент он был уже тяжело болен. Улыбаясь, он говорил о силе молитвы, помогающей преодолеть любые испытания.
— Константин Васильевич, а Вы помните тот момент, когда стали ходить в храм?
— В Златоусте мы жили в новом районе, построенном во время войны. Церкви не было. Для того чтобы из этого района попасть в старый город, где была церковь, нужно было целый день идти пешком, никакого транспорта не было. Я вообще боялся в церковь заходить: возникало чувство необъяснимого страха… Тоже пришлось, кстати, перебарывать.
К Православию я пришёл благодаря героям моих книг, через свои книги, пьесы. У меня в сонете написано: «Чем ближе к зрелости, тем ближе к Богу».
— Наверное, Вы чувствуете поддержку от своих святых героев? Обращаетесь ли к ним в жизни, в каких-то сложных ситуациях?
— Стихи писать проще: сам за себя отвечаешь. В пьесах необходимо в любого героя вкладывать и собственное чувство-переживание. Как бы ты ни изучал тему, какой бы материал ни брал из архивов — материал останется мёртвым. Действует только то, что пережил сам, либо твой близкий человек, либо твой друг на твоих глазах. Если кто-то умирал, рождался, возвышался, предавал, и всё это прошло через мою кровь, то получится написать. Все герои моих пьес — святые люди. Но исток замысла всё равно личный, я сам, пытающийся приобщиться к их духовному миру и сознанию. Если личного нет, никто не поможет. Получается такое сотворчество, совместный процесс. А вот за стол специально никогда не садился с мыслью: «Вот сейчас что-нибудь напишу…». Такого не было. Пишется незаметно. Как дышишь, так и пишешь.
Потом на своё произведение начинаешь смотреть со стороны. Когда живёшь в маленьком городе, ты первый поэт лестничной площадки, первый поэт дома, района, города, а потом поедешь куда-нибудь, по музеям пройдёшь и понимаешь: какой же ты маленький, просто ничтожество последнее! При соприкосновении с большим искусством начинаешь ощущать свою мелкость. Но проходит время, это ощущение забывается. Садишься и пишешь пьесу «Царь Александр». Но ведь при этом ты не царь, так чего же ты за него говоришь? Да, здесь необходима некоторая дерзость, творческая потребность. Постепенно из тонких нитей художественных образов возникает что-то осязаемое…
— Вы рассказываете, что наделяете своими эмоциями героев. Но ведь для этого сколько нужно прочувствовать, сколько пережить!..
— Конечно, что-то пережить необходимо. Моё детство пришлось на военные и послевоенные годы, совершенно голодные. Помню, мы ели очистки от картошки. А матушка всё пела. Пела — это при том, что отца посадили. В войну он должен был работать на заводе Златоуста, но, когда немцы подошли к родной Туле, всё бросил, взял оружие и пошёл в народное ополчение. Три-четыре месяца воевал, пока немцы не отступили. Затем вернулся на завод. Его посадили за дезертирство с трудового фронта. И мама, чтобы нас прокормить, пошла работать в столовую. Когда отец пришёл из тюрьмы, он увидел крошки на столе. Сначала сгрёб крошки, а потом с нами стал здороваться.
Вообще, происшествий было очень много! Как-то раз пошёл с одним парнем на Обь. Расстались возле ручья, договорились встретиться через несколько часов. «Ты в эту строну, я в ту». Потом я прыгнул через этот ручей… корочка оказалась тонкой, дальше — тина. И я уже по пояс в воде, а потом глубже и глубже… Ружьё вытащил — уже только руки над водой видны, с головой ухожу — и «Бах! Бах! Бах!» вверх. Прибежал мой товарищ и вытащил. Таких случаев было — жуть! Но Бог бережёт.
В шесть лет мне уже охотничье ружье подарили, а в восемь я ходил в тайгу стрелять. Как-то раз приходит ко мне одноклассник и просит щёлкнуть капсюлем, пустым патроном. Я говорю: «Бери». Он так в лоб мне прицелился… Я сижу, потом вдруг говорю: «Стой, не стреляй! Я вычитал, что если выстрелить по абажуру, то кисточка всколыхнётся». Он: «Ну, давай». Бах!!! А там вот такая дыра в потолке! Оказался патрон заряжённым. Представляете? Бабушка на кухне аж со стула упала.
Все эти моменты эмоционально переживаешь, они накапливаются. Ничего ведь нового нет со времён Гомера. Это техника развивается, а человек один и тот же. В Библии есть абсолютно всё. В творчестве нужно ориентироваться на вершины, иначе жить не интересно.
— А какие у Вас ещё любимые писатели?
— Пушкин и Лермонтов. Когда-то увлекался Платоновым и Буниным. Но одного назвать не могу… Близок мне мир Шолохова, а также рассказ Хемингуэя «Человек и море». Античные трагики, Софокл и Еврипид, дают ощущение широты, космоса и безграничности человеческого существования. У нас обычно бывает «от и до». А у них — полная раскрепощённость и космический объём, соединённый с глубиной мышления. Очень важные современные идеи предлагает нам в своих трудах Иван Ильин.
— В Ваших пьесах присутствует мощный исторический пласт. Всё равно ведь нужно работать в архивах, чтобы представлять реалии того времени?
— В творчестве тоже бывают чудеса. Как-то так получилось, что в пьесе «Алёна Арзамасская» я не использовал ни одного слова, появившегося после XVII века. Например, нельзя было в той пьесе написать «рисковать», потому что ещё не было такого слова — его намного позже, лишь в 1812 году, французы принесли.
Работая над пьесой про создание атомной бомбы, я изучил Эйнштейна, Ферми, прочитал множество научных трактатов. Потом всё это забыл. Но из всего этого объёма их трудов и биографий я взял только такие моменты, которые, что называется, «переворачивают сердце». А всё остальное, случайное, ушло. Так комета летит, и, пока она достигнет земли, всё лишнее обгорает.
— Вы выступали на одной сцене с Анной Ахматовой?
— От Анны Андреевны я получил один важный урок. Как-то раз она сказала, что поэт должен знать свои стихи наизусть. Если он сам не спасается своими стихами, как молитвой, то кому такие стихи нужны? Это правило подтверждается: все классики, с кем я выступал, не только у нас — по всему миру читают по памяти.
Однажды приезжаю в город Троицк, вижу огромную афишу. Громадными буквами написано: «Встреча с Константином Скворцовым. ТОЛЬКО О ЛЮБВИ». Ну, о любви так о любви. Стал внутренне готовиться. Затем выхожу на сцену — полный зал, и сидят… одни дети! Никто до пола ногами не достаёт! «Только о любви…» И ведь не уйдёшь уже, правда? Не скажешь: «Ой, извините!». Начинаю срочно перестраиваться, вспоминать другие стихи. Вышел мокрый. Детей не обманешь… Надо, чтобы они рты разевали, удивлялись. Проще выступать даже перед уголовниками. Кстати, в последние годы ещё на Северном флоте, на атомных кораблях выступал. Радостное ощущение осталось. Россия возрождается. Хорошие, настоящие мужики стоят на обороне, на страже.
— На Ваш взгляд, нужна ли писателю такая обратная реакция от читателей? Или всё-таки он может творить в своём личном пространстве — для себя и неведомого читателя из будущего?
— Какой-то поэт может слышать себя сам, ему не обязательна обратная реакция. Но чаще всего нужен отклик и со стороны. Это служит своего рода камертоном, чтобы не уйти в литературу ради литературы, в игру. Для того чтобы не сбиться с чего-то самого главного, с народной волны. Как-то раз выступал в одной глухой деревне, в клубе крыша течёт. Старушки сидят в галошах, слушают мои стихи. И вот одна встала и ушла. Я думаю: «Ой, надо же… Такая хорошая бабушка. А не понравилось ей что-то». Приходит минут через пятнадцать. С тряпочкой. Поднимается на сцену и даёт мне три картофелины. Горячие!
Возьми, милок, говорит, больше у меня ничего нет.
А ещё был такой случай. На премьере пьесы «Ущелье крылатых коней» в Златоусте, когда Государь Александр произнёс свой монолог:
Я думал, мы талантами так нищи,
Что вынужденно по Европе ищем
Учителей. А надо ли их слушать?
Они научат делу нас, но душу
Погубят нам… О чём я беспокоюсь:
Россия не земля, Россия — Совесть.
И как же нам, впадая в забытьё
Корней своих, не замутить её!
На этих словах фронтовик с орденами поднимается на сцену и начинает обнимать царя. Весь зал встаёт, минут десять рукоплещет! В середине действия! Именно так, на мой взгляд, должны взаимодействовать жизнь и творчество…
***
Константин Васильевич Скворцов
Русский писатель, поэт, драматург, член Союза писателей России с 1969 года, общественный деятель. Живёт в Москве. В 1941 году семья Скворцовых была эвакуирована на Южный Урал, в город Златоуст, где в 1956 году будущий поэт-драматург окончил среднюю школу № 27.
В 1961 году окончил Челябинский агроинженерный университет (бывший ЧИМЭСХ) по специальности «инженер-механик», а в 1975 году — Высшие литературные курсы при Литературном институте им. М. Горького.
В 1961–1962 гг. работал механиком совхоза «Красных партизан» Бай-Хаакского района Тувинской АССР, а с 1962 по 1969 год — механиком седьмого цеха Челябинского трубопрокатного завода. Успешно заявил о себе как изобретатель: он является одним из авторов нового метода ремонта ванн для оцинкования труб; многоканатной подъёмной установки, заявленной Магнитогорским горно-металлургическим институтом им. Г. И. Носова (1981) и др.
С 1975 по 1986 год он избирался ответственным секретарём Челябинской областной писательской организации Союза писателей России, а с 1986 по 1992 год — секретарём правления Союза писателей СССР.
С 1976 года по настоящее время — секретарь правления Союза писателей России.
Первые поэтические сборники (стихи, поэмы, драмы) вышли в Южно-Уральском книжном издательстве: «На четырёх ветрах» (1966), «Лунная река» (1968), «Стихи. Поэмы» (1970); «Ущелье крылатых коней», «Отечество мы не меняем» (1975); «Алёна Арзамасская» (1978 г., с иллюстрациями народного художника России Л. Н. Головницкого). Премьера первого из спектаклей, поставленного по драматическим произведения Скворцова, состоялась 23 марта 1972 года в Челябинском ТЮЗе — «Ущелье крылатых коней» (режиссёр —Тенгиз Махарадзе, главный герой — основоположник златоустовской гравюры на стали И. Н. Бушуев). В том же году в Челябинском драматическом театре им. 10-летия Октября (ныне златоустовский театр «Омнибус») режиссёром Александром Иноземцевым была поставлена пьеса «Отечество мы не меняем», позже включённая в репертуар Магнитогорского драматического театра им. А. С. Пушкина (режиссёр — Николай Шуров) и Челябинского театра драмы им. С. Цвиллинга (ныне Челябинский академический театр драмы им. Н. Ю. Орлова, режиссёр — Наум Орлов).
Скворцов становится самым заметным в российской драматургии автором стихотворных пьес. Уже в первых работах Скворцова определились его идейно-тематические постулаты. Среди героев произведений — учёные, художники, просветители, правители, люди, оставившие заметный след в истории России. Большинство пьес отражает важнейшие события отечественной истории, критика отмечает в них «высокое чувство историзма и патриотизма».
Спецкурсы по драматической поэзии Скворцова читались в некоторых университетах мира (Польша, Лодзь), его произведения переведены на иностранные языки (английский немецкий, сербский, арабский и др.). Поэтические строки Скворцова начертаны на щите и мече Победы, изготовленных Златоустовскими мастерами в 1995 году (Москва, Центральный музей Великой Отечественной войны на Поклонной горе):
Россияне! Не уроним чести
И плечом к плечу сомкнёмся впредь.
Выстоять дано нам только вместе,
Порознь — только умереть!
Секретариатом правления Союза писателей России литераторам Урала ежегодно вручается премия К. Скворцова (энциклопедия «Челябинская область»).
Беседовала Анастасия ЧЕРНОВА