12:51 20.08.2018РУССКАЯ ИДЕЯВ мире сем не от мира сего, или Чем жива русская душа?Виктор Аксючиц
Принадлежность к русскому народу всегда определялась не этнически, но по религиозным и культурным признакам. После Крещения разные племена сложились в единый народ. Выбрав Православие, народ оформил себя, талантливая природа увидела себя в духовном зерцале православной религиозности, огранила и определила свою сущность.
Православная культура не подавляет богатую природу славянина, но обуздывает, окультуривает, созидательно ориентирует его душевную энергию, претворяя стихийные доблести в добродетели. Духовное рождение наделяет народ своеобразными свойствами. По мысли русского философа Ивана Ильина, «вера в Бога давала русскому народу живую совесть, мудрое терпение, тихое трудолюбие, умение прощать и повиноваться, веру в царя, храбрость, преданность, любовь к родине и способность освещать и освящать лучами этой веры весь свой жизненный уклад: и быт, и труд, и природу, и самую смерть».
Христианство — наиболее метафизическая религия, и потому на судьбе русского народа запечатлено метафизическое тяготение, своего рода метафизическое предпочтение. Об этом моно судить по философичности характера русского человека, в его пренебрежении к благоустройству обыденной жизни, в способности к освоению огромных суровейших пространств. В характере русского человека удивительным образом уживались противоположные качества: выживаемость сочеталась с уживчивостью, самобытность с всечеловечностью — открытостью другим культурам и влияниям.
В основе русского национального идеала лежит соборность. Многое в русской жизни определялось ею; в частности, созидание империи — через собирание земель, соборное существование множества племён и религий. Христианский универсализм сказался в открытости Востоку и Западу, в умении переплавлять различные культурные влияния, разрешать разнообразные проблемы.
Будучи антиномичным по своей сути христианство (Богочеловек, смертию смерть поправ, через Крест — Воскресение , человек — не от мира сего, но в мире сем) своеобразно влияет на склад русского характера. Отсюда склонность к крайностям при тяготении к гармонии, русская вольница при государственном закрепощении, сочетание централизации и самоуправления земель.
Русская православная религиозность отличается от западной католической и протестантской. «Всё зависит от того, какие силы человека и народа — их души и духа — определяют самое верование, какие силы главные и первичные — и какие душевно-духовные силы являются вторичными и подчинёнными. Православный человек движим другими первичными силами, чем католик. И в этом главное, неизменимое, неизвратимое, определившее русскую душу, её религию и культуру» , — писал Ильин.
«Возможность оправдания делами есть основное положение всего католицизма. Им доказывается необходимость дел; человек должен творить дела оттого, что делами он оправдывается… Вот почему дела, внешние подвиги стоят так высоко в католицизме, так исключительно господствуют в жизни, им созданной».
Юрий Самарин
Религия определяет культуру, жизненный уклад, характер народа. Западноевропейское христианство ориентирует человека на культ деятельности, на социальный успех, на внешнюю экспансию, на господство над природой. Русское Православие воспитывает созерцательность и духовную углублённость, способность любви к Богу и к людям. Макс Вебер писал о том, что западная ментальность характеризуется преобладанием «целерационального» поведения, в котором главное — результат действия. В православном жизнеощущении преобладает «ценностно-рациональная» установка, в которой действия человека оцениваются в соответствии с правильной линией поведения — не по конкретному результату, а в соответствии с традиционными религиозными, этическими, эстетическими и общественными ценностями.
Иван Ильин так описывает глубинные характеристики европейской и русской религиозности: «Вера католика есть акт воли. Личной воли и церковной воли. Больше церковной, чем личной. Потому — акт мысли — личной мысли и церковной мысли. Больше церковной, чем личной. Всё остальное есть в католицизме подчинённое, несущественное, нехарактерное или прямо утраченное. Вера православного есть акт любви. Потом акт созерцания. Созерцающая же любовь есть совесть. Всё остальное в Православии: воля, мысль, дисциплина — имеет значение вторичное и подчинённое. В этом главное различие. Отличие Иоанновского духа не от Павловского, а от не-Иоанновского и противо-Иоанновского».
«Католик унаследовал свой религиозный акт — от римской, древнеримской культуры, — которая была культурой воли, юридической воли, властной воли, воли к господству над миром. И в то же время культурою мысли, не философской мысли, не разумной мысли, не созерцающей мысли, а мысли отвлечённой, рассудочной, ясной, трезвой, земной, эмпирической. Римлянин дохристианской эпохи был человеком волевой власти, вооружённого господства, трезвой логики, прозаического организаторства. В общем — стихии земной и трезвой. Не стихии любви. Стихии юридически-государственной, стихии договора, авторитета, покорения; стихии не совестной; не созерцающей; не любовной. Элемент расчёта и пользы, выгоды и кары, сделки и оружия преобладал здесь над всем и делал римлянина наподобие иудея существом жестоковыйным и к христианству до крайности не предрасположенным. Этот акт — как национальный акт римского народа — влился иррационально в христиан римской нации — проник в Католическую Церковь — определил её ментальность, и веру, и этику, и организацию <…> Католик верует тогда, когда он решит веровать — и начнёт заставлять себя верить. Поэтому неверие — как акт злой воли — было для него всегда преступлением; отсюда наказания безбожников, инквизиция, костры, крестовые походы против еретиков и знаменитый трактат “Молот ведьм”, написанный в 1487 году двумя инквизиторами… Эта книга обнаруживает изумительную логику, прекрасное знание Ветхого и Нового Завета, удивительную зоркость в клиническом описании женской истерии — и даёт систематическое наставление, как надлежит, какими нечеловеческими пытками и муками пытать от имени Христа и во славу Христа истерически больных женщин. Я готов признать, что она одна из самых цельных, страшных и безбожных книг… Этим актом воли и рассудка определяется и нравственное учение католицизма. С неподражаемым мастерством логики и знания оно изложено в моральных трактатах отцов-иезуитов… Все случаи и положения жизненного конфликта предусмотрены здесь и разрешимы с точки зрения их допустимости, греховности и простительности. Здесь есть и ум, и логика, и опыт, и теологическое образование. Но здесь нет ни сердца, ни живого созерцания, ни совести, а потому нет Христа и христианства. Здесь есть искусное разрешение лжи, коварства, порочности и предательства; здесь есть учение о том, что церковная цель оправдывает всё и всяческие средства; но здесь нет ни любви, ни доброты, ни Божией благодати».
Иван Ильин
В католическом мировоззрении бытие состоит из трёх уровней: мир сей представляет собой сферу естественного , которая находится между небесной сферой сверхъестественного и областью зла — противоестественного. В русском православном миросозерцании мир делится на две сферы — Божественную и адскую. Земное существование — это только арена борьбы добра и зла. В Европе естественный уровень бытия — от теологии до права и техники — скрупулёзно упорядочивал, регламентировал и мораль, и межличностные отношения (культура контракта ). В России слабо развит серединный пласт культуры. Господство духа юридического контракта чуждо русскому человеку, который более ориентирован на возвышенные идеалы и который неформален, задушевен в общении, непосредственно открыт Богу, людям и природе. Но недостаток естественного отзывается в русском человеке не только достоинствами.
Европейская земная укоренённость и русская устремлённость к горнему определяют различия в мировоззрении и характере народов. Русский человек пребывает в мире сем не от мира сего, он ощущает себя странником и пришельцем на этой грешной земле и устремлён к горнему. Поэтому он больше озабочен духовными, бытийными, а не потребительскими интересами, в то время как западный человек стремится самоустраняться от сложных вопросов и важнейших проблем. «Русский народ не любит гоняться за внешностью: он больше всего ценит дух, мысль, суть дела», — утверждал Достоевский. Русский больше склонен к внутреннему совершенствованию, а не к внешнему успеху, он больше печётся о спасении души, а не о завоевании мира или приобретении земных благ, и поэтому же в жизни он вполне неприхотлив.
«Русский не выносит расхождения между истиной и действительностью. Примечательно, что в русском языке для двух этих понятий существует одно и то же слово — правда. В своём редком двойном смысле оно означает то, что есть, и то, что должно быть. Русский не может жить иначе как не задумываясь, вносить элементы высшего порядка в вещественный мир, даже если этот мир их отторгает. В конечном счёте, земное приносится в жертву идее».
Вильгельм Шубарт
Как писал Николай Бердяев, православная религиозность вырабатывала «тип русского человека с его недовольством этим миром, с его душевной мягкостью, с его нелюбовью к могуществу этого мира, с его устремлённостью к миру иному, к концу, к Царству Божьему».
Многие века христианское Благовестие было жизненным призывом для русского человека.
«Религия для русского — не второстепенное дело, которое “имеет кое-что сказать”, не воскресная разгрузка благочестивых чувств, которые в жизни не находят применения, не обязательная церковная служба, после которой человек опять семь дней бесцеремонно ступает по жёсткой мостовой повседневности. Верующий русский всегда несколько “одержим”, не в смысле, что он “рвёт и мечет”, а в том, что он всё же чем-то ожесточён, так что время от времени должен уговаривать себя, чтобы не “выпасть” окончательно из скучной колеи повседневности. А если он молод, ему слишком хочется добиться своего с прямолинейным радикализмом и честной последовательностью, тут же, сегодня же, сейчас же. Перед лицом Божиим русский в своём “да” и “нет” — честен. Религия для него является чем-то “бескомпромиссным”. Эту склонность и особенность восточного благочестия на Западе склонны воспринимать и оценивать скорее как исключение. Как ты веруешь, так и реализуешься в жизни: за верой следует воля, за ней — слово, за словом — дело; остальное равносильно предательству собственной веры. Этот посыл застрял где-то в сердце и в жилах каждого русского, это ощущение в каждом русском может пробудиться внезапно и перевернуть всю его жизнь».
Иван Ильин
«Во что веруешь, то и имеешь» , — говорил апостол Павел. Русское мироощущение ищет абсолютное начало во всём, поэтому тяготеет к органичной цельности, избегает дробления на самодовлеющие сферы. Именно поэтому русскому присуща «устремлённость к чему-то бесконечному. У русских всегда есть жажда иной жизни, иного мира, всегда есть недовольство тем, что есть. Эсхатологическая устремлённость принадлежит к структуре русской души. Странничество — очень характерное русское явление, в такой степени незнакомое Западу. Странник ходит по необъятной Русской земле, никогда не оседает и ни к чему не прикрепляется. Странник ищет правды, ищет Царства Божьего, он устремлён вдаль. Странник не имеет на земле своего пребывающего града, он устремлён к Граду Грядущему. Народный слой всегда выделял из своей среды странников… Есть не только физическое, но и духовное странничество. Оно есть невозможность успокоиться ни на чём конечном, устремлённость к бесконечному» , — развивает свою мысль Николай Бердяев.
От универсальной ориентации русского духа и отсутствия серединной культуры проистекает русский максимализм: стремление к абсолютному во всём, к цельности мировоззрения, равнодушие к частному, частичному, неумение русского человека находить компромисс (как можно найти компромисс между добром и злом?), в то время как европейская культура построена на компромиссе интересов и компромиссе ценностей. Русскому духу не свойственна отвлечённая игра с понятиями, он с трудом мыслит частно.
«Русские вообще плохо понимают значение относительного, ступенность исторического процесса, дифференциацию разных сфер культуры. С этим связан русский максимализм. Русская душа стремится к целостности, она не мирится с разделением всего по категориям, она стремится к Абсолютному и всё хочет подчинить Абсолютному, и это религиозная в ней черта. Но она легко совершает смешение, принимает относительное за абсолютное, частное за универсальное, и тогда она впадает в идолопоклонство. Именно русской душе свойственно переключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительную и частную сферу науки или социальной жизни».
Николай Бердяев
Поскольку русский национальный дух органично соборен, в больном состоянии соборность оборачивалась тоталитарностью — общностью во зле. По мере отчуждения от православного жизнеощущения сознание образованных слоёв становилось всё более дробным, расколотым и вместе с тем тоталитарным — всецело захваченным частным принципом. Именно поэтому религиозная катастрофа для русского человека губительна: с потерей Божественного образа русский человек теряет и человеческий облик, ибо нет серединного мира и нет средней меры во всём.
Иронично писал об увлечённости предельными вопросами русских мальчиков Достоевский: «Вот, например, здешний трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чём они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят… Да, настоящим русским, конечно, это первые вопросы и прежде всего, да так и надо». Богословско-философский интерес проявляется не только у интеллигенции и молодёжи, но и у простого, безграмотного мужика, причём философичность как стремление к поиску смысла во всём сказывается не только в умствовании, но и в жизни; для русского истина есть прежде всего истинная жизнь, поискам которой и служит философия:
«Русский ищет нечто главное, нечто самое важное, законченное, что он понял и признал, на чём он хочет “строить”, чтобы полностью исчерпать себя, отдав весь свой темперамент, свою любовь, радость самопожертвования».
Иван Ильин
В безрелигиозном сознании философическая склонность вырождалась в беспредметное абстрагирование и утопизм, ибо не было скреп серединной культуры. Так, русская интеллигенция, по замечанию Бердяева, «умудрялась даже самым практическим общественным интересам придавать философский характер <…> Черта эта отразилась в нашей публицистике, которая учила смыслу жизни и была не столько конкретной и практической, сколько отвлечённой и философской даже в рассмотрении проблем экономических».
О религиозной всеобъятности русской души проникновенно писал Иван Ильин: «Не только сознание — все проявления русского духа ориентированы религиозно: «Русская воля получает свой размах только тогда, когда она что-то любит (патриотизм), и разворачивается её невиданная удаль только тогда, когда эта любовь в основе своей религиозна. Русское искусство поёт и светится только тогда, когда созерцает сердцем; как только русская поэзия начинает пренебрегать национальной структурой этого акта, она неизменно оскудевает, приходит в упадок. Русская живопись находит, к сожалению, малый отзвук в сегодняшней Европе как раз потому, что рассудочно настроенное воображение европейца способно тронуть только нечто чувственно-материальное и конструктивное; сердце своё он оставляет дома, а об истинном созерцании сердцем имеет весьма отдалённое представление <…> Русский театр есть не что иное, как театр духа, возникший из природной потребности отдаваться созерцанию всем существом».
Православное исповедание Бога — сострадание страстям Господним и благоговение перед Воскресением Спасителя — воспитывало в русском человеке смиренное принятие тягот жизни и трудов, нужды и лишений, болезней и печалей как очищающее крестонесение. «Отсюда колоссальная выносливость и сила жертвенности русского народа, — пишет Ильин. — Верующий русский в молитвах и в мирской жизни называет себя “рабом Божиим”, причём слово “раб” — производное от слова “работать”. Именно в этом глубоком смысле оно воспринимается и используется в церковно-славянском языке <…> В данном случае “раб Божий” скорее будет означать “труженик Божий”, “слуга Божий”». Переживая сораспятие Христу, «верующий русский всегда готов к страданию. В “бессмысленное” страдание он вообще-то не поверит. И если страдание настигает его, то он смотрит не в прошлое — на “причины”, “вину”, а скорее в будущее, на преодоление страдания, его “смысл”, его “цель”, в надежде на очищение и наставление. Верующий православный убеждён, что напрасных страданий не бывает; что Христос на земле пострадал “ради нас”; что Христос любит каждого страдальца и разделяет с ним его страдание. Не зря же русская народная мудрость гласит: “Христос терпел и нам велел”».