20:31 08.06.2018СЛОВО И ОБРАЗ РУССКАЯ ИДЕЯ«Едиными усты и единым сердцем» (К «пушкинской» речи Достоевского)
Каждая годовщина памяти Александра Сергеевича Пушкина множится и прирастает новыми объяснениями феноменального триумфа доклада Достоевского, фурора, произведённого речью Фёдора Михайловича в торжественном собрании Общества любителей российской словесности, — в собрании далеко не единомышленников, при публике разнородной, большинством противной консервативно-традиционалистским взглядам писателя.
Да только каким риторико-критическим анализом можно докопаться, чем смогли произносимые тихим голосом безыскусные слова разоружить воинства социал-революционеров и национал-реакционеров, либеральных проевропейцев и ретроградных отчизнолюбов? Как сумели слова те подвигнуть слушателей хоть на миг да освободиться от шелухи политических мнений, очиститься от корост тенденциозных позиций, вырваться из стадной трусости и маниакального эготизма и совершенно безбоязненно открыться друг другу, неложно сродниться, слиться соборностью?
Да, конечно, уже следующим днём и почётные члены общества, и гости торжества «опомнились» и застыдились своей «подчинённости настроению» и «минутной слабости», но ведь было! случилось! Пережили они то, что Церковь зовёт «едиными усты и единым сердцем»!
Нужно обратить внимание на эти самые «настроения» и «минуты»: период проведения Александром II Освободителем грандиозных внутриполитических реформ с ослаблением государственного идеологического пресса на общество привели это самое общество к полному разброду и раздраю. Все были всем недовольны. «Освобождённое» общество не просто разделилось и раздробилось, но впало в междоусобицу, вошло в самую настоящую гражданскую войну. Террор в городах, бунты в деревне. Во имя «свобод» нигилисты не лягушек резали. Нечаевы, засуличи и халтурины, пьянимые рукоплесканиями, убивали нагло, эпатажно… Да что там «низы»! Уже скобелевы и валуевы были не против военного переворота. И вдруг: «Победишь себя, усмиришь себя — и станешь свободен».
Прозвучало: «Победишь себя, усмиришь себя — и станешь свободен, как никогда и не воображал себе, и начнёшь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймёшь наконец народ свой и святую правду его». И было принято. Почему? Да потому что это же «стяжи дух мирен, и тогда тысяча душ спасётся около тебя». Знакомо.
Сердцевед Достоевский, да со своим-то страшным жизненным опытом, как никто другой, понимал, что за аудитория перед ним. Знал её реакцию на «Избранные места из переписки с друзьями». И потому пошёл на обман. Он именем Пушкина, от имени Пушкина заговорил о самом главном, что волнует всякого человека, — о вере и спасении, о великой у каждого надежде: «Уверуйте в дух народный и от него единого ждите спасения — и будете спасены». И до определённой поры Достоевский не называл ничего и никого своими именами, кутая до времени только чувствуемую суть в гоголевский туманный «народный дух».
Достоевский говорил о природе русского человека, раскрывая через пушкинских героев две её природы, две ипостаси: мужескую — поисковую и женственную — охранительную. Говоря о национальном нашем мужском начале, Достоевский, изводя этих самых героев от школьно осуждаемого «отрицательного типа», «не верующего в Россию и себя самого», возводя «лишнего человека» в мученический чин «искренно страдающего скитальца», в того последователя и преследователя высочайшей Истины и совершенной Красоты, которому «необходимо именно всемирное счастие, чтоб успокоиться». Ибо «дешевле он не примирится».
И разве смог бы кто из слушающих не согласиться, что этот поисково-творческий, жаждущий и алчущий во всём абсолютной идеальности и от своей сверхустремлённости столь безжалостно сжигающий себя человек не есть человек «настоящий, вполне русский»?
А вторая, сберегающая, хранящая Истину ипостась русского духа — в пушкинских женщинах и монахах. «Татьяна — это тип твёрдый, стоящий твёрдо на своей почве», — и куда бы ни заводил, ни уносил нас творческий поиск, но незыблемость в нравственных императивах, неколебимость в Божественных заповедях — это тоже наша русскость. И опять никто не спорил. И не спорит.
Третья ипостась нашей русской природы — по Пушкину или Достоевскому? — наша вселенскость. Ведь «стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком…».
Именно здесь Достоевский и открыл, назвал настоящим именем «народный дух» — Православие. И стало ясно: русский всечеловек — Христос: «Будущие, грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в неё с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону!».
О, сколько по этому утверждению произведено выстрелов от «следующего дня» и по нынешний! Правые и левые, западники и славянофилы — как же стеснялись они тогда, и как ненавидят сегодня их потомки те слёзы и братские объятья совершенно религиозного экстаза, пока усталый Фёдор Михайлович, ссутулившись, бочком спускался со сцены! Но было! случилось! И пережили все то, что Церковь зовёт «едиными усты и единым сердцем».
Что объединяет народ? Вера.
Что примиряет общество? Великая цель, сверхидея.
Писатель — миротворец. Сегодня мир на пороге самой страшной войны. И что может сегодня писатель для если не объединения, то примирения? Осознать, прочувствовать, уверовать и вжиться в ту сверхидею, чтобы великой целью зажечь, подвигнуть своих читателей хоть на миг да освободиться от шелухи политических мнений, вырваться из стадности и эготизма и безбоязненно открыться, сродниться соборностью. Если, конечно, он настоящий писатель.
Василий ДВОРЦОВ