16:59 01.02.2018ЦЕРКОВЬ И ГОСУДАРСТВОЦарство Божие и царство кесаря: Церковь Христова и современное государствоВиктор ТростниковВопрос о взаимоотношениях Церкви и государства решался в разных странах и в разные исторические периоды по-разному. Поэтому, прежде чем рассмотреть нынешнюю ситуацию, нам будет полезно ознакомиться с накопившимся опытом, насчитывающим уже две тысячи лет. Это поможет и лучше уяснить суть проблемы.
Церковь и государство имеют совершенно различные, но тесно связанные между собой предназначения. Различие определяется тем, что Церковь спасает души людей, а государство, образно говоря, — их тела. Связь определяется тем, что человек есть душевно-телесное существо и жизнь его души неотделима от жизни его тела. Конечно, это лишь самая краткая формула, требующая расшифровки.
Что такое «спасение души»? Церковь понимает его как спасение для вечной жизни. Спасти душу человека — значит так подготовить ее к страшному экзамену, ожидающему нас после смерти, чтобы она успешно его выдержала и ей было разрешено войти в Царство Божие. Существенным моментом здесь является то, что земная жизнь человеческой личности рассматривается как фрагмент более общего ее существования. Отпущенные нам в материальном мире годы мы должны потратить так, чтобы заслужить право войти в ту часть нематериального мира, где «нет ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная».
А что такое «спасение тел»? Это их защита от повреждений и гибели, которые могут быть следствием агрессии других людей или несовместимых с биологией человеческого организма условий жизни. Чтобы осуществить такую защиту, нужно иметь армию, препятствующую вторжению в страну неприятеля, полицию, предотвращающую грабежи и убийства внутри страны, и другие учреждения, обеспечивающие удовлетворение тех потребностей граждан, которые они считают для себя жизненно важными. Совокупность таких институтов, а также верховная власть, которой они подчиняются, и есть государство.
Что важнее для человека — Церковь или государство? Конечно, Церковь. Ведь она дает вечную жизнь, а государство заботится о нормальном прохождении временной жизни. Люди понимают, что церковное окормление является их первейшей потребностью, и государство тоже понимает это, поэтому вменяет себе в обязанность создавать максимально благоприятные условия для функционирования Церкви, решительно пресекать всякие попытки принизить ее авторитет и наказывать еретиков, искажающих ее учение, строить гражданский и уголовный кодексы на фундаменте религиозной этики. Когда апостол Павел говорит об олицетворяющем государство начальнике, что «он не напрасно носит меч: «он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13, 4), — под «злым» он имеет в виду не только уголовные преступления, но и всякое святотатство, и, может быть, его-то в первую очередь, поскольку наказывающий есть «Божий слуга». Зная, что государство стоит на страже ее интересов, Церковь благословляет его верховную власть, то есть «кесаря», и внушает своей пастве, что ему необходимо беспрекословно подчиняться, делая тем самым граждан законопослушными. Как видим, хотя функции Церкви и государства разделены, они взаимно необходимы, ибо дополняют друг друга, делая одно общее дело. Такое мудрое их взаимодействие называется «симфонией» (термин, введенный императором Юстинианом в VI веке).
Читатель, вероятно, уже понял, что речь шла у нас о некоем воображаемом обществе, а не о реальном. Это идеал, к которому люди подходили иногда довольно близко, но никогда его не достигали, так как для этого необходимо, чтобы идеальными были все три участвующие здесь инстанции — народ, Церковь и государство, а такое счастливое совпадение маловероятно. На практике что-то всегда окажется несовершенным, и в зависимости от того, что это будет и насколько велико будет отклонение от нормы, возникнут различные варианты коллективного жизнеустроения, которые нельзя назвать симфонией.
Один из таких «испорченных» вариантов получается тогда, когда государство утрачивает правильное представление о своей роли. Усердно занимаясь организацией материальной стороны жизни, оно забывает, что эта деятельность имеет служебный характер и начинает смотреть на нее как на самоцель. Власть начинает руководствоваться принципом «Порядок ради порядка», и еще более опасным: «Государство ради государства». Возникает этатизм, или государственничество, где материальная организация общества начинает выступать самодовлеющей ценностью, которая постепенно приобретает статус высшей ценности. С этого момента государство начинает смотреть на Церковь всего лишь как на свою помощницу по наведению дисциплины, а в этом взгляде заложена тенденция поставить себя над Церковью, так как помощник всегда ниже того, кому он помогает. Так этатизм переходит в цезарепапизм — стремление светской власти стать единственной властью, подчинив себе не только тела подданных, но и их души. Вопреки евангельскому речению «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Лк. 20, 25) кесарь заявляет, что все надо отдавать только ему, будто он не только начальник, но и священник, «папа». Последствия такого перекоса бывают очень скверными.
В этом нам легко убедиться на примере собственной истории. Классический цезарепапизм установился у нас при Петре Великом. Этот царь, будучи неутомимым тружеником во славу Отечества, обладал одним природным изъяном: неспособностью видеть невидимое, ощущать реальность невещественного мира. Как метко выразился известный мыслитель отец Георгий Флоровский, «Петр просто не замечал Церкви» — имеется в виду Церковь как мистический организм. Для него она была всего лишь одним из многих государственно полезных институтов, и это мнение о ней сказалось в том, что он заменил патриархат Синодом, представлявшим собой министерство, входящее в общую правительственную структуру. Не чувствуя никакой потребности в духовном, Петр претендовал на духовный контроль за своими подданными, отождествляя его с полицейским контролем. Это явствует из того, каким способом он решил его установить: приказанием священникам доносить начальству о любом инакомыслии, которое обнаружится на исповеди. По существу это означало, что харизму отпущения грехов, обретаемую иереем в таинстве рукоположения, царь самочинно присвоил себе — просто так, захотел и присвоил! Зная крутой нрав Петра, нетрудно догадаться, во что превратилось у него отпущение грехов — в наказание за них, вплоть до смертной казни. Следующим шагом, по всей логике, должна была быть передача монарху права совершать и другие таинства. Взять на себя отправление всех семи таинств Петр все-таки не решился, так как народ был тогда еще верующим и воспринял бы это как кощунство, но хиротонию, то есть постановление архиереев, взял фактически на себя, так как ни один священник не мог быть произведен в епископы без его согласия, а зачастую он и приказывал Церкви сделать кого-то епископом. Ну а в узком кругу своих соратников, во «всешутейском собрании», он, как бы для тренировки, пробовал совершать и другие таинства, в частности венчание. И после него все пошло к тому, чтобы отдать их светской власти уже не в шутку, а всерьез.
Дело в том, что, став национальной идеологией, концепция этатизма включает в действие необратимый процесс. Государство, сделавшее заявку «на исполнение в симфонии обеих партий», неизбежно начинает относиться к Церкви свысока. Сначала оно еще признает за Церковью определенную практическую пользу, видя в ней инструмент воспитания в духе лояльности тех граждан, для которых она еще остается высшим авторитетом, но параллельно ведет свое собственное их воспитание, нацеленное на то, чтобы в перспективе обойтись вообще без Церкви. Верующие становятся для него «темными» людьми, которых надо «просвещать» в духе материализма и научного атеизма. Когда в результате этой работы верующих станет совсем мало, выдвигается принцип «отделения Церкви от государства», с юридической точки зрения совершенно абсурдный, ибо Церковь все же продолжает существовать в рамках государства и на нее распространяются все его законы и постановления, но исторически очень важный и принципиальный, ибо он провозглашает официальный отказ государства от «симфонии».
Как развиваются события дальше? Бредовая идея духовного окормления народа «кесарем», конечно, позорно проваливается, так как светская власть, по самой своей природе предназначенная для устроения лишь материального аспекта общественного бытия, совершенно для этого не приспособлена, а наука, которую она пытается здесь использовать, отвечает на вопрос «как?», а не вопрос «зачем?», в то время как только последний и важен для человека. Получив из рук государства камень, люди начинают искать того, кто мог бы дать им хлеба, и постепенно возвращаются к вере. Это порождает потребность в Церкви, и, если возникает хоть какая-то для этого возможность, она начинает восстанавливаться. Иными словами, достигнув мертвой точки, маятник начинает двигаться в обратную сторону. Туда его толкали сверху, а сюда он идет под действием силы, созревшей внизу.
Другой вариант — превышение своих прерогатив Церковью. Получив власть над душами и увидев, что это много, она начинает желать еще большего: получить также власть и над «телами». Вместо того, чтобы оптимальным образом размежевать с государством функции организации людского жизнеустроения, она желает их взять на себя целиком. Но поскольку священники не могут сделаться полицейскими и таможенниками, она пытается добиться этого провозглашением первенства духовной власти над светской при ее сохранении. Пусть военный и административный аппараты существуют и пусть они подчиняются главе государства, но последний пусть подчиняется главе Церкви. Такая установка называется папоцезаризмом. В истории католической церкви были моменты, когда он почти воплощался в жизнь — например, в XI в. в «Священной Римской империи», когда император Генрих IV три дня стоял в Каноссе на коленях перед папой Григорием VII, пока тот не сменил гнев на милость.
Чтобы стать силой во внешнем мире, Церковь должна консолидироваться и укрепиться внутри себя, что она и делает при папоцезаризме. Григорий VII никогда не сосредоточил бы в своих руках столь огромную власть, если бы не установил в своем клире строжайшую дисциплину. Он ввел целибат — запрещение священникам жениться, и уничтожил симонию — широко распространенную до этого практику продажи и покупки церковных должностей и духовного сана. Целибат, сохраняющийся в католической церкви и по сегодня, составляет одно из важных отличий ее от Церкви православной, где священник, наоборот, обязан жениться, если он только не пострижен. Другое отличие связано со статусом и ролью монастырей, о чем нужно сказать подробнее.
Монашеское делание есть опытное богопознание, и поэтому оно является фундаментом теоретического богословствования, без которого последнее превращается в произвольное человеческое рассуждение. Русская Православная Церковь в период своего духовного расцвета сияла сотнями монашеских обителей, вокруг которых сам воздух проникался святостью и как магнитом притягивал к себе верующих людей — от членов царской семьи до простых землепашцев. Но однажды у нас проявился царь, которого они не только не притягивали, но, напротив, отталкивали. Да, это был все тот же Петр. Он считал, что монашество есть дело пустое, занесенное к нам из Византии, и запретил вступать в монастыри всем тем, кто может быть полезен государству, — указ вполне в духе цезарепапизма. Именно с этого указа, а не с учреждения Синода наша церковная организация стала обмирвщляться и терять свою паству. Наступление на монашество, начатое Петром и подхваченное Екатериной, предопределило ослабление Церкви, приведшее к тому, что в начале XX века, когда большевики начали ее громить, народ за нее почти не заступился.
Совершенно иная политика в отношении монастырей проводилась папоцезаристской западной церковью. Ватикан понимал, что монахи — огромная сила, и содействовал созданию новых монастырей и орденов. Казалось бы, все очень мудро. Но вот в чем дело: иночество — это сила нравственная, а паписты стали использовать ее как политическую. Иезуиты, например, стали мощной тайной полицией католической церкви, не только добывавшей шпионскую информацию из стана врагов-протестантов, но и совершавшей террористические акты. В итоге монашество во многом перестало быть монашеством…
Таким образом, оба пути отказа от «симфонии» ведут к одному и тому же результату: угасанию церковной жизни. При цезарепапизме Церковь вытесняется внешним давлением, при папоцезаризме вырождается изнутри. Что хуже?
Сегодня, когда Россия вливается в общее русло капиталистического уклада жизни, ответ на этот вопрос подсказывается самой жизнью. Тот формальный плюрализм, который служит предметом похвальбы современной «цивилизации», дал нашей Церкви возможность вздохнуть чуть свободнее, и она начала восстанавливаться, и именно как православная, то есть правильно славящая Бога Церковь! О чем это говорит? О том, что какое-то истинное ядро в ней продолжало существовать даже в период самых лютых гонений. А в католической церкви, несмотря на все ее заигрывания с мирянами, число прихожан неуклонно сокращается. Это и понятно: пища, которую им предлагают, лишена соли, а значит, невкусна Это и есть ответ на наш вопрос. Внутреннее перерождение много хуже внешнего вытеснения. При первом из Церкви уходит дух истины, при втором на том крошечном пространстве, куда ее загоняет кесарь, он все-таки сохраняется и в любой момент может начать распространяться вширь.
В начале XIX века бюрократический надзор за нашей Церковью был таким бдительным, что когда студент Инженерного училища Дмитрий Брянчанинов стал причащаться раз в неделю, а не раз в год, как было положено всем учащимся, его заподозрили в вольнодумстве и он имел неприятности по начальству. Плохое время? Но ведь именно оно и дало нам великого святителя Игнатия Брянчанинова, ставшего связующим звеном между святыми отцами древности и нашим веком. И преподобный Серафим жил в ту же цезарепапистскую эпоху. Уже этих двух было достаточно, чтобы огонек истины не угас в России.
Разумеется, возрождение Русской Православной Церкви в функции духовной окормительницы верующих оказалось возможным в первую очередь потому, что стало больше самих верующих, среди которых появилось много молодежи. И все же, как это ни парадоксально, нам следует поблагодарить и Петра Великого, направившего развитие Руси по линии цезарепапизма и тем самым сделавшего невозможным рецидивы попытки установить у нас папоцезаризм.
Как бы там ни было, историческая реальность в конце двадцатого века такова, что на земном шаре существует одна-единственная страна, которая начинает поворачиваться лицом к истинному Богу, и эта страна — наша Россия. И вот что примечательно: все больше людей за рубежом понимают это и смотрят на Россию и происходящий в ней процесс духовного подъема как на единственную надежду. Они говорят: если Россия спасется, она спасет весь мир.
Ну а уж нам, русским, тем более не к лицу падать духом. Однако необходимо ясно понимать, что наше духовное возрождение не будет возвращением к «симфонии». Это исключено, поскольку Церкви просто не с кем сегодня вступить в гармонические отношения. Современный кесарь — это кредитно-банковский капитал, и гражданская власть есть плутократия, власть доллара, а она так самоуверенна, что не нуждается в Церкви даже как в регуляторе общественной морали. Более того, ей эта мораль и не нужна, так как ее идеалом является превращение человека в «экономическое животное». Поэтому надо не строить никаких реставрационных иллюзий и отдавать себе отчет в том, что теперь до конца времен мы будем составлять «малое стадо». И слава Богу! Так мы наверняка уже не впадем ни в цезарепапизм, ни в папоцезаризм — две гигантские ереси навсегда ушедшего в прошлое периода христианской истории.