18:31 15.08.2017РУССКИЙ ВЕКСтарые новые народнические комплексы образованного обществаВиктор Аксючиц
К XIX веку образованные сословия России, воспитанные на иллюзии «русского Запада», были отчуждены от остальных сословий и представляли собой своего рода народ в народе. Поэтому суждения образованного общества о русском национальном характере отражали отношение интеллигенции к народу, а также её размышления по поводу собственной исторической роли.
Всякая культура произрастает из национальных корней — эта тривиальная истина к XIX веку была забыта русским образованным обществом. Великая культура не может существовать без открытости другим культурам, общечеловеческому. Но жизненные соки и материю воплощения, язык выражения, актуальные темы и задачи культура получает из национальной почвы. Абсурдно было бы представить немецкую культуру, созданную на английских и французских заимствованиях. Но русское образованное общество именно так и видело русскую культуру. Более того, отечественной культуре рекомендовано было всеми силами уподобляться европейским образцам.
Начиная с петровских времён культура образованных слоёв была отчуждена от органичной русской православной культуры, которая осталась запечатлённой в творческих достижениях прошлого, дух которой сохранялся в церковной жизни и в народе. Начиная с петровских времён культура образованных слоёв была отчуждена от русской православной культуры, которая осталась запечатлённой в творческих достижениях прошлого, дух которой сохранялся в церковной жизни и в народе.
Светская культура в России со времён Петра I созидалась вне национальной почвы. Мировоззрение образованных сословий в России покоилось на двух мифах. Миф лжеевропеизма (выражение Ф.М. Достоевского), или иллюзия «русского Запада», утверждал, что западноевропейская культура является единственно возможным вариантом человеческой культуры. Поэтому остальные народы в той степени перестают быть варварами, в какой заимствуют европейские культурные образцы. При этом европеизированное русское образованное общество имело о европейской культуре поверхностное мнение, заимствовало в первую очередь модные европейские предрассудки и заблуждения. Второй миф — об отсталости азиатской России, которая никогда не имела культурной самобытности, поэтому должна выравниваться по западноевропейским стандартам. Как во всех мифах, есть в них доля правды, но сильно преувеличенная и искажённая. Поэтому для русской интеллигенции и «народа-то нет, а есть и пребывает по-прежнему всё та же косная масса, немая и глухая, устроенная к платежу податей и к содержанию интеллигенции; масса, которая если и даёт по церквам гроши, то потому лишь, что священник и начальство велят» (Ф.М. Достоевский).
Культурная отсталость молодого русского народа объясняется трагической русской историей. Но основным виновником отсталости народных масс в России были образованные сословия, с петровских времён закрепостившие крестьянство и разорившие органичный уклад остальных сословий: купечества, посада, священства. Вместе с тем культурная отсталость России преувеличивалась образованным обществом. Самобытная русская православная культура была неуловима для тех, кто принципиально отрицал её наличие. Русская культура вбирала влияния Запада и Востока, в частности Византии, христианского мировосприятия и верований, быта славянского язычества. Она отражала географическое и климатическое разнообразие огромных евразийских пространств, созидательное общежитие множества народов, дисциплину и напряжённый труд мощного государства. Но основным созидательным началом русской культуры являлись самобытный национальный характер, творческая воля и одарённость русского народа.
Начиная с петровских времён культура образованных слоёв была отчуждена от органичной русской православной культуры, которая осталась запечатлённой в творческих достижениях прошлого, дух которой сохранялся в церковной жизни и в народе. Поэтому образованному обществу в России фактически были недоступны и неизвестны самобытность низших сословий и их характер. Попытки понимания национального характера оказывались бесплодными из-за пропасти, разделявшей народ и образованные слои, в результате простонародью приписывались собственные болезни и пороки.
Так, например, Николай Бердяев писал: «Основные особенности русской духовной, преимущественно умственной культуры XIX века могут быть сведены к четырём чертам: беспочвенность, свободолюбие, радикализм и эсхатологизм». Высказывание Бердяева является характерным примером иллюзии «русского Запада». Это самохарактеристика преимущественно умственной культуры, отчуждённой от культуры общенациональной и потому беспочвенной. Интеллигентское сословие со времени зарождения в конце XVIII века ощущало собственную беспочвенность, но не вполне сознавало её. Беспочвенностью образованные люди могли гордиться. Свободолюбие беспочвенной культуры характеризовалось отсутствием национальных обязанностей. Дворянское сословие со времён Екатерины I не чувствовало долга перед народом, но имело все возможные привилегии и права, поэтому не знало подлинной свободы. Это свободолюбие было абстрактным и приземлённым одновременно. Представление о свободе было внерелигиозным, ограничивалось социальными и политическими формами. Радикализм умственной культуры коренится в неорганичности происхождения, в отсутствии исторического назначения, в инстинктивных попытках вырваться из ложного экзистенциального положения. Эсхатологизм этой культуры противоположен христианскому, так как являл собой безблагодатное апокалиптическое отчаяние и безысходность. Выход из экзистенциальной беспочвенности виделся в апокалиптической катастрофе, ибо умственная культура лишена эсхатологического завершения и воскресения.
Русская интеллигенция несла в себе родовую болезнь послепетровских образованных сословий. Судорожные поиски национальной органики и отрыв от неё порождали мучительные народнические комплексы, которые не вполне сознавались, но вплетались в самовыражение интеллигенции.
Все комплексы образованных слоёв являют собой болезненную реакцию на собственное ложное экзистенциальное положение. Они могли соединяться, могли проявляться раздельно. Из-за родовой болезни и ложного статуса попытки обращения к народу были обречены на неудачу. Но эта непреодолимая, хотя искажённая тяга к народу свидетельствовала о стремлении культурных слоёв к оздоровлению. Весь XIX век общество так или иначе волнует этот вопрос, эта боль. И в болезненном состоянии душа русского культурного человека оставалась русской. В аналогичных обстоятельствах европейские культурные слои не были склонны к народническим комплексам.
Обобщающий вывод интеллигентских теорий о русском народе может звучать так: «Русский народ есть в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей… Это народ, сочетающий в себе полярно противоположные свойства, и величайшее добро легко переходит в нём в величайшее зло. Это обнаружила русская революция. Это в глубине русского духа открыл Достоевский» (Н.А. Бердяев).
Подобные глубокомысленные рассуждения при соотнесении с историческими фактами оказываются полуправдой, которая может быть формой заблуждения. Действительно, бывали случаи, когда в русском народе величайшее добро переходило в величайшее зло. Но не так легко, как с лёгкой руки Бердяева. Это случалось во времена национальных катастроф и исторических бедствий, которые обрушивались на народ далеко не по его вине — либо при очередном нашествии иноземцев (татаро-монгольском, польском, немецком), либо по вине правящих сословий (опричнина, Смутное время, раскол, революции). В тяжелейших испытаниях неудивительно, что надрывались силы народа и рушились нравственные устои. Удивительно то, что во всех катастрофах русский народ сохранялся и выходил из них более сильным. Характер русского народа поляризован, но в других измерениях. Это не врождённое свойство стихийной души, а срывы при невыносимых испытаниях. Непрерывная борьба за существование требовала напряжения гораздо большего, чем у европейских народов. Когда силы народа не выдерживали исторического бремени, волевое напряжение срывалось в стихийную вольницу, но неизменно временную. Национальная трагедия не имеет отношения к лёгкому переходу величайшего добра в величайшее зло.
Смутное чувство вины русской интеллигенции перед народом проецировалось вовне — неискупленная вина переносилась на того, перед кем виновен. Чем грешнее и чернее выглядит народ в глазах интеллигентского сословия, тем легче снять с себя вину за происходящее и грядущее.
Некоторые противоречия, которые описывает Бердяев, присущи образованным сословиям. Бердяев утверждает, что свойственное русскому народу чувство богоизбранности и богоносности России сопровождается «пессимистическим чувством русских грехов и русской тьмы, иногда сознанием, что Россия летит в бездну». Но русскому человеку мало свойствен чёрный пессимизм. Это скорее декадентская черта интеллигенции. Ни пессимистического чувства грехов, ни ощущения, что Россия летит в бездну, мы не встретим ни в Киевской Руси, ни в Московском царстве, ни в петербургский имперский период. Исключением является раскольничество, которое этим не оказало особого влияния. Для православного русского человека характерно осознание своих грехов, покаяние и упование на прощение, но не безысходный пессимизм. И духовно оптимистическая православная религиозность, и необходимость выживания в суровейших обстоятельствах культивировали в русском народе трагический оптимизм, пролагающий путь спасения в катастрофичности и зыбкости земной жизни.
Смутное чувство вины русской интеллигенции перед народом проецировалось вовне — неискупленная вина переносилась на того, перед кем виновен. Отсюда и выверты о беспросветности русской тьмы, непробудности нравственного чувства у народа («грешить бесстыдно, непробудно») и великости русских грехов. Чем грешнее и чернее выглядит народ в глазах интеллигентского сословия, тем легче снять с себя вину за происходящее и грядущее. По мере нарастания революционного безумия в среде интеллигенции громче звучат слова о природной греховности и душевной тьме русского народа.
Интеллигенция чувствовала, что Россия летит в бездну, ибо сама туда её толкала. Но никогда не признавалась в этом. Умственное сословие талантливо описывает этот процесс и возжигает перед народом блуждающие болотные огни. Когда «полёт» действительно закончится на дне бездны, интеллигенция выведет из катастрофы массу тончайших умозаключений о виновности характера русского народа, о русском коммунизме, истоки которого в Москве Грозного и Петербурге Петра, а смысл — в русской апокалиптичности, внеисторичности, хаотичности, анархичности, асоциальности и прочих русских грехах и русской тьме. Для грехов же тех, кто изобрёл мировой коммунизм, и тех, кто насильственно внедрил его в Россию, места не остаётся. Поэтому Карл Маркс и даже Ленин в глазах интеллигенции до сих пор ходят в гениях, а русская интеллигенция — в ореоле безвинной жертвы русской революции.
Слова Н.А. Бердяева о том, что, совершив революцию, «русский народ не захотел выполнить своей миссии в мире, не нашёл в себе сил для её выполнения, совершил внутреннее предательство», имеют отношение в первую очередь к интеллигенции. В революции 1917 года в последнюю очередь виновны простонародные массы, которые не голосовали, как германские в 1933 году, за тоталитарную идеологию. Развязанная интеллигенцией революция во имя народа привела к невиданному порабощению и истреблению в первую очередь масс народа. Интеллигенция прежде всего виновна в предательстве по отношению к своему народу и к Родине. Вина же народных масс ― в непонимании происходящего, в безволии и бездействии в решающий исторический момент. Именно такие качества насильственно внедрялись в народные массы образованными сословиями России в течение двухсот лет.