Пятница, 29 марта
Shadow

Галина Иванкина

13:40 02.06.2017ВАВИЛОНГалина ИванкинаПринято считать, что вещизм, шопингомания и культ одежды — порождение капитализма. Многие мои современники (из тех, кому сейчас лет 45–50) говорят примерно следующее: «Мы были другими! Но у нас отобрали великую идею и подсунули блескучие тряпки, поп-музыку да комиксы!». Товарищи, видимо, подзабыли, что именно их страсть к импортным вещам и завлекающим картинкам сделала, в частности, возможным отказ от притязаний построить царство справедливости на земле?


Вещизм и уныние по-советски (продолжение. Начало см. в №1, 2017)


кадры из фильма Служебный роман

В позднем СССР бытовало форменное ханжество: с одной стороны, подвергались критике «мещане» и «западники», а с другой — создавались все условия для укоренения вещизма. Например, с помощью кино — самого массового искусства XX столетия. 

Все прекрасно помнят момент из «Служебного романа» (1978), когда секретарша бахвалится по телефону: «Угадай, что я сейчас курю? Marlboro!». Верочка звонит человеку, с которым яростно и непримиримо рассорилась, но… тут такое событие! Добродушный босс кинул ей пачку иноземного курева. Жизнь удалась! А ещё — «в Швейцарии компьютеры». О них всё время пытался вещать Самохвалов, желая удивить и заворожить бесчувственную «мымру» Калугину.

Памятен и другой фрагмент, когда всё тот же Юрий Григорьевич приглашает Новосельцева посидеть в своей машине — там у него стереофонический Philips, о чём и сообщается с барственной непринуждённостью. По ходу фильма постоянно мелькают лейблы, цитируются журналы мод — насчёт блайзеров и «комбинаторности», а в туалете висит объявление: «Продаю колготки». Все при деле: посреди рабочего дня — по магазинам; с утра — макияж (у простушек — от «Новой зари» и фабрики «Свобода»; у завзятых модниц — популярная тушь Louis Philippe). Все эти люди — томятся. Им надоело доставать сапоги и покупать колготки… в туалете. Они хотят, чтобы всё как в Швейцарии: и одежда, и мысли, и, непременно, компьютеры. По сюжету вычислительная машина есть и в калугинском офисе, но разве тутошнее сравнимо с тамошним?! Зачем вся эта бодяга про «яблони на Марсе» и «коммунизм в следующей пятилетке», если пролетарии умственного труда грезят о Philips’e?

Безусловно, калугинский зам — резко отрицательный персонаж с прямо-таки «говорящей» фамилией. Однако же вокруг него — десятки сослуживцев, обычных и даже хороших людей. Их приглашают на банкет. Они с подобострастной увлечённостью озирают богатые хоромы, а одна не в меру любопытная дамочка интересуется: а был ли Самохвалов на стриптизе? Кокетливо-шутливые реплики персонажей подчёркивали, что это, разумеется, нам не нужно, хотя… Почему бы и нет? Заграница рисовалась как интересное и увлекательное приключение (правда, не всем доступное). Выездным гражданам люто завидовали. С ними хотелось завести крепкую дружбу или взаимовыгодное общение. Да! Им не надо покупать колготки в туалете. У них и так всё в шоколаде (в швейцарском шоколаде, конечно же).

гламурная модница

Теперь вспомним, как ненавязчиво проводилась мысль, что наша жизнь довольно-таки неказисто устроена. Обеденные перерывы в статистическом управлении и в гастрономе совпадают, а потому надо бежать за гусем и арбузом посреди рабочего дня. На службе можно вязать шарфики, сплетничать, писать любовные послания и обсуждать их с боевитой Шурочкой. Работа — фон. Главное, что «в ГУМе батники выбросили». Поясню для молодых: «выбросили» означало «явили на прилавок», а не на помойку. Торговля «кидала» шмотки гражданам, чтобы те «хватали», предварительно помучившись в километровой очереди. Так было. Но авторы фильмов старательно выводили это как некую закономерность: мы тут в очередях, а у них там — Philips и компьютеры. 

Мы часто забываем, что именно такие — бытовые и безобидные — картины воспитывали население. В 1970–1980-х годах большинству людей были интересны вещи, а не сверхидеалы. Последние оказались нежизненными и — бесполезными. Устроение рая на земле, то бишь коммунизма, стало представляться эфемерным. Об этом не говорили вслух, но все понимали или же чувствовали. Стремление заполнить гардероб, купить авто, похвалиться джинсами — всё это стало закономерной реакцией разочарованного хомо советикуса на крушение иллюзий: дорога, о которой так много пелось в 1960-е годы, не давала ответов на вопросы и в конечном счёте обернулась дорóгой в никуда. Именовать советский социум эпохи застоя «обществом потребления» нельзя по причине царившего в стране товарного дефицита, однако в те годы у людей начала складываться психология, близкая к психологии общества потребления: идеи измельчали рядом с предметами. Обещанный рай–коммунизм пропал где-то за линией горизонта, а вот стильная футболка с надписью Adidas ощущалась как вполне досягаемая — стоило только прогнуться перед расторопной спекулянткой. Врéменное излечение от уныния.

…Вспомните, куда мечтал пойти герой фильма «Любовь и голуби» (1984) Вася Кузякин? В бар. Занятный диалог: «— Куда он всё хотел-то, говоришь? — Ну, в бар! — Где ж я ему возьму-то, этот бар? — Вот побарствует маленько и притопает». Смех смехом, а ведь не на ровном месте появилась эта любопытная «сцепка» бара с барством. Буржуйские бары, пабы и клубы манили и зазывали. Но советская власть, как и непрезентабельная деревенская Надюха, только и могла ответить: «Где ж я ему возьму-то, этот бар?». Действительно, с подачи наших мастеров искусств мы проникались убеждением: заграница — это рестораны, сияющие огни реклам, шикарные дивы, умопомрачительные наряды, а также ямайский ром да коктейли пряные. Вечная дискотека. А тут… Что тут? Перевыполнение плана, очередь за ботинками и митинги вместо стриптиза. Двигаемся дальше! Инженерша Клюева из комедии про «самую обаятельную и привлекательную» (1984) бежит отовариваться к всемогущему фарцовщику. Его квартира забита аудиотехникой и ярким барахлом, а на экране видео — Аманда Лир как символ элитарной фортуны. Как там говорили в эпоху моей юности? «Упакованный в фирму́», — со странным ударением на последнем слоге. «Бери Кардена — не ошибёшься!» — советует подруга. Лёгкий налёт цинизма, ибо восторженны только идиоты. Потребительство как стиль существования; фирмá как идея.

А вот ещё одна незначительная (вроде бы) деталь. Вера Силкова, героиня лирической комедии «Влюблён по собственному желанию» (1982), заходит в промтоварный магазин. И… ничего не покупает. «Здесь же ничего нет», — сообщает какая-то «эпизодическая» девушка, и растерявшаяся Вера тут же становится жертвой мошенницы. Наблюдавшая за этой сценой тётка-фарцовщица подсовывает непутёвой библиотекарше кусок ткани вместо розовой кофточки… Проходная, но запоминающаяся мелочь из великолепного «Мимино» (1978) — тема игрушечного крокодила, которого не-воз-мож-но купить в СССР. Потому что в советских магазинах продаются только оранжевые рептилии, а нужно бы — зелёного. И, разумеется, Валико находит такого — правильного! — аллигатора исключительно за границей. Что же это за страна, где крокодилы оранжевые, а кофточки одинаковые? А колготок нет! Нет. И не будет. Звоните Верочке.

шарж на мальчиков-мажоров

Помимо этого, возникла тема так называемых мальчиков-мажоров — у них есть всё и даже больше. Феномен «золотой молодёжи», в принципе, характерен для любого общества, будь то Древний Рим, Франция времён Людовика XIV или, скажем, викторианская Англия, и везде эта элитная поросль вызывала недобрые чувства со стороны общества. Другое дело, что в Советском Союзе само её наличие было чем-то вроде «ошибки в расчётах», ибо в стране, которая семимильными шагами шла к построению коммунизма, наличие юных циников-потребителей казалось досадным нонсенсом. Отсюда — осуждение, фельетоны и злобные карикатуры образца «Папиной «Победы»» (1950-е). Подвыпивший пижон-стиляга изображён близ шикарного авто. Примерно тогда же появился нашумевший материал под названием «Плесень» (1953), где чётко говорилось: все эти зарвавшиеся подонки — сыновья именитых или же обеспеченных родителей. Ребятки не просто гуляли в коктейль-холле и зависали в ресторанах — они в результате пошли на преступления. Авторы не постеснялись перечислить: «Андрей Передерий — сын крупного учёного. У Александра Лехтмана мать — кандидат технических наук. Отец Альберта Пнёва — полковник в отставке. Не испытывала материальных затруднений и семья Анатолия Деева».

Но подлинный триумф мажоров наступил в эпоху «застоя» и «перестройки». Вспомним злободневную прессу конца 1980-х. Что там писалось о богатеньких отпрысках? Термин «мажор», вошедший в моду с лёгкой руки Юрия Шевчука, имел тогда хождение не во всех городах. В фельетонах и статьях бытовало сложное, неудобоваримое словечко «хайлайфисты» (от high life — высший свет, бомонд). В основном же их называли крутыми, фирменными и фирмóвыми, навороченными, деловыми, солидными, etc. «Я была солидной девочкой, как говорили у наших», — писала в редакцию журнала «Юность» (№8, 1987) некая пресыщенная хайлайфистка, по имени Юнона. Кстати, не удивлюсь, если все эти письмена сочиняли в самой редакции. Тем не менее из этих статей мы узнавали, что солидно-фирменные девушки должны вести себя следующим образом: «Каждый вечер я выкуривала треть «Мальборо» (треть сигареты, конечно), вела беседы о моде, слушала последние записи, принимала изысканные комплименты от молодых людей с накачанными мышцами и руками, на которых невозможно было увидеть мозоли».

Часто эти молодые люди могли быть эрудированными, подтянутыми и активными, но при этом все их интересы крутились вокруг понятия «престиж». Основой их стиля было статусное потребление — приобретение вещей или услуг, выделяющих человека из толпы. Кроме всего прочего (это снова мадемуазель Юнона), «от девушки требовалось: красота, ухоженность, интеллект, обаяние, умение быть звездой-загадкой, умение быть сумасшедшей». Многие хайлайфисты занимались теннисом, горнолыжным спортом, плаванием. Однако они посещали именно те бассейны, куда было очень трудно достать абонемент. Не просто плавать, а в «элитном» месте. Спектакли, выставки и концерты, на которые ходил мальчик-мажор, тоже должны отвечать вышеозначенному требованию, причём это могло быть не только выступление модного поп-идола, но и гастроли знаменитого скрипача. Тут оказывался важен факт «дефицитности», модности, крутости. В мажорных кругах было принято «любить» поэтов «серебряного века», импрессионистов, экзистенциалистов, разговаривать между собой на английском языке, небрежно произносить наименования крупнейших мировых фирм. Эта небрежность и слыла их отличительным знаком. Настоящий мажор никогда не показывал, что вещь или билет на спектакль достался ему (точнее, его родителям) с большим трудом. В его мире всё происходило непринуждённо и без проблем.

показ мод

В культовой молодёжной драме «Курьер» (1986) главный герой Иван (житейски умён, слегка циничен, но добр и прекрасен душой) попадает в компанию хайлайфистов, которые жадно смотрят по видео какое-то кун-фу, попивают импортное пойло и хвалятся друг перед другом невыносимой крутизной, понятной только в позднем СССР. Особенно запоминается одна смуглая фифа: листая журнал мод, она уверяет окружающих, что такой «отстой» в Париже давно уже не носят. В ответ на это Иван устраивает шоу с употреблением французского парфюма вовнутрь. Мажорство лечится только шоковой терапией. Нам показывают, что мир Ивана и мир позднесоветского high life с его видеострастями никак не могут пересекаться. Или вот — кино под нехарактерным для советского проката названием «Соблазн» (1987). Девочка, живущая в непрезентабельной хрущёвке, воспылала страстью к мальчику из элитной среды, для чего и попыталась затесаться в чужой для неё социум. Красиво солгала. Немножко предала. Финал сказки о Золушке оказался много печальнее, чем мы привыкли ожидать: перестроечную Сандрильону грубо измордовали одноклассницы-богачки. Она им ответила, и тоже при помощи кулаков. Но суть не в этом — её жизнь никогда не будет прежней. Что нам хотели сказать? Только одно: мажорная среда — особый мир. Культ тряпок и мещанской пошлости, помноженный на вседозволенность? Безусловно. Но как блестит и манит! Хороших мажоров в перестроечном кино попросту нет. Совсем. Если крутые фирмачи появляются на экране, стало быть, сейчас нам покажут либо пошлость, либо подлость, либо даже преступление. Для солидного мальчика нет запретных и табуированных тем. В «Дорогой Елене Сергеевне» (1988) именно крутой сынок подбивает ребят на злодеяние. Смысл: ему-то при любом раскладе всё сойдёт с рук. Мажоры инфантильны, мерзковаты, подловаты. Отсюда — образы подонков, как, например, в «Аварии — дочери мента» (1989). Замечу, что измываются над девчонкой не гопники и не какие-нибудь любера, а зарвавшиеся мажоры. Но во всём этом «осуждении» отражалось вовсе не благородное желание изменить жизнь, а банальная зависть общества — к тем, у кого есть импортное пиво. Искусство всегда отражает состояние мира. Что было в реальности? Приравнивание счастья — к обладанию. Изначальная подмена идеалов (рай на земле невозможен, а потому обречён) привела к ещё большему коверканью и извращению смыслов. От романтической веры в ирреальный коммунизм люди перешли к нахрапистому вещизму, который и разразился сокрушительной «перестройкой». От разочарования — к унынию, а потом и к попытке прикрыть зияющую душевную пустоту… 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *