00:20 19.08.2018ВАВИЛОНОгромное «ням-ням»Галина Иванкина
«Не летают — и никогда уж не полетят. Ням-ням. Одно огромное «ням-ням»», — печально констатировал герой Станислава Лема, описывая тягомотную, хотя и уютно-сытую жизнь общества. Действие его фантастического романа «Возвращение со звёзд» происходит в далёком будущем, когда человек расхотел созидать и тем паче проявлять смелость, зато научился получать удовольствие от еды, тёпленьких бассейнов, кратковременных любовных связей и ничего не значащего искусства.
В романе братьев Стругацких «Человек начинается в субботу» есть замечательный эпизод: бездарный горе-учёный с дурацкой фамилией Выбегалло сотворил зомби, кадавра, готового питаться с утра до вечера. Профессор Выбегалло даже имя дал своему изобретению: «Модель Человека, не удовлетворённого желудочно». Он признавался коллегам: «Главное — что? Главное, чтобы человек был счастлив. Замечаю это в скобках: счастье есть понятие человеческое. А что есть человек, философски говоря? Человек, товарищи, есть хомо сапиенс, который может и хочет. Может, эта, всё, что хочет, а хочет всё, что может». Описание кадавра поистине чудовищно: «Не обращая ни на кого специального внимания, он зачерпывал отруби широкой ладонью, уминал их пальцами, как плов, и образовавшийся комок отправлял в ротовое отверстие, обильно посыпая крошками бороду. При этом он хрустел, чмокал, хрюкал, всхрапывал, склонял голову набок и жмурился, словно от огромного наслаждения. Время от времени, не переставая глотать и давиться, он приходил в волнение, хватал за края чан с отрубями и вёдра с обратом, стоявшие рядом с ним на полу, и каждый раз придвигал их к себе всё ближе и ближе». Стругацкие издевались. То был своеобразный приговор мещанам и обжорам, которых никак нельзя пускать в «светлое будущее». Предполагалось, что человек разумный относится к еде спокойно и одновременно творчески. Но безо всякого фанатизма. Впрочем, это общечеловеческая парадигма.
В христианстве страсть чревоугодия является первой из восьми главных страстей, её ещё называют «коренной» страстью. Есть — это основной инстинкт. Без еды нельзя, без хлеба насущного. Разумное потребление — вот за что боролись и продолжают бороться мыслители, как религиозные, так и светские. Но мы живём в мире перевёртышей, где алчность (сребролюбие) считается бизнес-добродетелью, а блуд — крепкой нормой для молодого тела.
В христианстве страсть чревоугодия называют «коренной» страстью. Мы живём в мире перевёртышей, где алчность (сребролюбие) считается бизнес-добродетелью, а блуд — крепкой нормой для молодого тела. Что уж говорить о таком «незначительном» пунктике, как любовь к эскалопу с подливой?
Что уж говорить о таком «незначительном» пунктике, как любовь к эскалопу с подливой? Тем паче обжора — выгоден. Тратя колоссальные деньги на еду, он поддерживает не только боссов пищевой промышленности, но и владельцев продуктовых маркетов, рекламщиков, держателей ресторанов и кафе. В мире производится всё больше вредных и — завлекательных лакомств, где насыщающие ингредиенты — лишь грубо препарированная химия. Заменители вкуса. Убийцы печени и поджелудочной железы. Поэтому, заглатывая ароматные чизбургеры и ярко-розовые конфетки, человечество движется к неминуемым болезням. Да! Чревоугодник «содержит» королей фармацевтики и аптечного бизнеса — после мощного обеда ему предлагается дорогостоящее лекарство.
И на Западе, и в России водится особый сорт журналистики — фуд-обозреватели (от англ. food — еда), ресторанные критики, эксперты в области модных блюд. Они посвящают своим изысканиям громадные статьи с малограмотным историческим экскурсом — для развлечения простаков. Мол, такой вид креветок предпочитала Мария-Антуанетта, а вон те соусы готовил повар Уинстона Черчилля. На деле всё это — густые враки. Чаще всего. Обывателю приятно соприкасаться с легендой, греться в лучах короля-солнца Людовика XIV, вкушать любимые пирожки Анны Иоанновны. Так чревоугодие сплетается с гордыней, дружит с ней, перетекает в неё. Эй, вы там! Я ем, жую — стало быть, я существую. «Попробуйте филе ставриды по-беарнски с перчиком а-ля Прудон и оцените качество стильного, уютного заведения!» — пишет какая-нибудь бойкая дамочка для раскрученного интернет-издания. Люди хотят чавкать! Дайте же им такую возможность, приправив котлету буйной фантазией. А ведь имеются ещё и фуд-блогеры, которые за мелкую монетку освещают работу кафетериев и пельменных. Книжный рынок завален сборниками рецептов «от эстрадных звёзд» — каждая певунья, став более-менее известной, спешит застолбиться в качестве мудрой кулинарки. Издатели с удовольствием публикуют все эти паштеты с кулебяками, в лучшем случае передранные из обычных поваренных книг сорокалетней давности. «Что вы любите делать, когда приезжаете с гастролей?» — вопрошает подобострастный корреспондент. «Я обычная женщина и ужасно люблю готовить борщ», — отвечает эстрадная богиня, трепеща приклеенными ресницами. В мире тотального «ням-ням» это лучшее, что может заявить о себе исполнительница дворовых шлягеров.
На экране ТВ — работник туристической фирмы. Он признаётся, что «гастрономические туры» пользуются куда как бóльшим спросом, чем культурно-просветительские. Он, как истый негоциант, пытается объяснить, почему: «Кулинарные — живые и неиссякаемые — традиции ближе простому человеку, нежели мёртвые камни дворцов. Нашим клиентам интереснее соприкасаться с реальной жизнью населения…». Говорит складно и оптимистично. Радуется за «простой люд», которому ближе ризотто и бриоши, чем Форум Романум и замки Луары. Сетует, что в России мало «гастрономических троп», в отличие от «высокоразвитых стран Европы и Азии». Славит красавицу Вену, с её галантной индустрией пирожных, и древний чудо-Китай, с его экзотичными яствами.
Чревоугодие — это придание дополнительного «смысла» и даже великой идеи куску мяса или сорту французского сыра.
Рассказывает презабавно — о том, как в некоторых регионах люди издревле вкушают тарантулов под маринадом или гигантских кузнечиков в кляре, а наши туристы шарахаются. Но деньги-то плачены, а потому — надо приобщаться. Тех же, кто просто едет потусоваться на пляжах Турции, волнует all inclusive — дивная возможность объедаться, не думая о прайс-листе. Как писала одна фуд-блогерша, «из таких поездок мы привозим не только полный чемодан сувениров, но и 5–6 килограмм веса на талии», — ибо зачем сдерживать себя, если на подносах разложена выпечка и наставлены блюда с зажаренными куриными ножками?! Как говорили Жабы из мультфильма «Дюймовочка», «Ну вот, поели, теперь можно и поспать. Ну вот, поспали — теперь можно и поесть».
В Интернете часто ведутся споры о жизни в СССР. Одним она видится чем-то вроде царства вселенской справедливости, другие вспоминают ужасы, а третьи пытаются уравновесить дискуссию и всё сводят к шутке. Но что настораживает, большинство народа скатывается к обсуждению (как вариант — осуждению) советского «Общепита» и гастрономии. Какой была та колбаса? Из чего её делали? Где закупали? Полыхают виртуальные битвы и сетевые дебоши. Буря и натиск! Потом, утомившись от колбасной темы, публика обращается к булочкам и глазированным сыркам, киселю в пионерлагере и манной каше в детском саду. Кто-то обвиняет советский «Пищепром» за скудость и дефицит. Ему тут же в пику: «Врёшь! У нас кефир делался по ГОСТу, а нынче — унылая кислятина!». Сыплются аргументы и доводы. Некто влезает с каверзным вопросом: «Тогда почему советские граждане так завидовали буржуйским прилавкам со ста пятьюдесятью видами сыра? И почему в 1990-х с вожделением вгрызались в «Сникерсы» да «Баунти»?» Полемика о свободах, которые попирались при советской власти, происходит гораздо реже. Ну да, существовал институт прописки, а после вуза шло распределение. Не давали окрестить младенца — выгоняли папу из комсомола. Ужасно! И… поругались — разошлись, тогда как феерия «про колбасу» может длиться трое суток. Огромное «ням-ням» требует жертв!
В 2014 году, когда объявили первые санкции, у господ-либералов и примкнувших к ним хипстеров случилась беда: злое государство решило отнять у них священное право кушать заморские камамберы-пармезаны, а также польские яблоки и пресловутый хамон. Санкции на ввоз! «Как? Тиранствующий Путин теперь заставит нас жевать сено и заедать его макаронами по-флотски? За что боролись-то, милостивые государики?! За что кидались под танки в 1991-м и постреливали из них же в 1993-м?» Нежные желудки, привыкшие к сладостным смузи и утончённо-аристократичным посиделкам в «Жан-Жаке», отозвались прощальным стоном. Социальные сети взвились гневом. Либерально-креативное беснование крепло день ото дня: «Что же теперь нам выкладывать в «Инстаграме»? Гречку с котлетами? Или бычки в томатном соусе?! Чем хвалиться перед соседками по оупен спейсу?».
Чревоугодие имеет много вариаций: это не лишь набивание желудка, но и услаждение себя «актуальной» пищей.
Страсти по хамону до такой степени захлестнули протестную общественность, что её представители даже стали подумывать о… гастрономической эмиграции, в связи с чем привычный и поднадоевший лозунг: «Пора валить!» — приобрёл пикантный душок французского сыра. Однако важно другое: зачем «креативному классу» хамон? Только ли потому, что без этого испанского блюда им всем никак не выжить? Или врачи прописали курс живительной хамонотерапии? О, нет! Хамон — это не просто еда, но статусная штучка. В том же ряду — гаджеты с пометкой Apple, записные книжки с лейблом Moleskine, кино «не для всех», журнал «Сноб», телеканал «Дождь». Если ты представитель креативного класса, будь добр соответствовать. Чревоугодие имеет много вариаций: это не лишь набивание желудка, но и услаждение себя «актуальной» пищей. Есть множество исторических примеров. Так, для нэпманов и их жён то были пирожные, торты, конфеты. Сласти — расхолаживают. Не случайно в нэповской России возник сюжет под названием «Три толстяка», где символом буржуазного ничегонеделания показан гигантский торт, а наследник Тутти на завтрак потребляет сласти, а вовсе не творог или овсянку. Или вот.В 1960-х годах в моду вошёл кофе, который маркировался в сознании населения как напиток интеллектуалов. Герой-физик с маленькой чашечкой горького, ароматного напитка сидел в кафе-стекляшке и думал о чём-нибудь заумном. Рядом — юная, всё понимающая фея-кибернетик, и тоже с чашечкой кофе. В следующем десятилетии поклонники «интеллектуального» кофеина перебрались на персональные кухни и стали хвастать перед своими гостями не только билетами в «Ленком» и в любимовскую Таганку, но и оригинальным способом приготовления кофе. И на экране умный Штирлиц закуривал свою сигарету под кофе и решал судьбы мира. В начале 1980-х на волне увлечения итальянской эстрадой и вообще Италией в советском лексиконе появилось заманчивое слово «пицца». Из колонок модного японского двухкассетника лились милые песни про «феличиту» и «прима нотта д`аморе», а в дамском журнале «Работница» повествовалось об умении итальянских женщин оставаться элегантными даже после тяжёлого рабочего дня. Пицца — лучшее дополнение к апельсиново-жаркой феличите и миланской Alta Moda. По сути, пицца — еда примитивная: взять бедняцкую лепёшку, украсив её остатками сыра и последним помидором. Но у наших «мажоров» она сделалась маркёром шикарной заграничной жизни. В середине 1990-х, когда пиццей накушались под завязку, стало модно посещать суши-бары и прочие заведения, так или иначе причастные к японской стряпне. Каждый популярный беллетрист или депутат, любая фотомодель в своих пространных интервью докладывались о любви к сакэ и сашими. Самое главное, что нет ничего плохого ни в тортах, ни в пицце, ни в японских роллах и уж тем более в кофе. Чревоугодие — это придание дополнительного «смысла» и даже великой идеи куску мяса или сорту французского сыра. Окружение напитка ореолом элитарности. Затем элитарность линяет, как это произошло с «Coca-Cola», считавшейся у стиляг нектаром Олимпа. «А вы знаете мои скромные требования? Кусок хлеба, чистый воротничок — что ещё человеку нужно?» — сказал Шерлок Холмс, а ироничный Остап Бендер дополнил: «Не делайте из еды культа!». Так неужели кадавр победил окончательно, сделав огромное «ням-ням» единственным резоном бытия?