21:19 19.04.2018СЛОВО И ОБРАЗО чём поёт русская душаТатьяна Петрова
Вся человеческая жизнь по-русски — это жизнь души. Народная мудрость уже давно описала этим словом, отлитым в устойчивую языковую форму, всё, что может пережить человек: «радостно на душе», «муторно на душе», «дело не по душе», «душа не принимает», «за милую душу», «душа болит», «брать грех на душу», «жить душа в душу», «души не чаять» и так далее.
О ЧЕМ ПОЁТ РУССКАЯ ДУША?
ЦЕРКОВНЫЕ ИСТОКИ РУССКОЙ НАРОДНОЙ ПЕСНИ
Слово «душонка» определяет для русского всё существо человека. Эти представления имеют языческие истоки, и только христианство заговорило с русским человеком о спасении души, о том, что благодаря вере в Бога он может сохранить в себе и в других то, что больше всего на свете любит, — бессмертную человеческую душу. Вот что покорило нас в христианстве, что отвечает глубинным народным представлениям о смысле жизни. Душа в наших песнях страдает и радуется, тревожится и надеется. И это важно! Как дороги для русского человека слова, мелодии, образы, интонации, говорящие о душе! Они отражают главные архетипы нашего мышления.
Сегодня русская народная песня, по сути, вытеснена из радио- и телеэфира. Тем более необходимо как можно чаще напоминать нашим соотечественникам о подлинных источниках вдохновения, об истинных — народных — истоках русской музыки. А народное музыкальное творчество, что очень важно, напрямую связано с богослужебным песнопением.
Именно церковное пение наряду с народным песенным творчеством объективно и исторически считается первоисточником профессионального певческого искусства. Храмовое пение оказало большое влияние на развитие общей певческой культуры, нотной грамоты. Много позже основы вокально-технического умения были изложены Д. В. Разумовским в «Правилах разумного пения», изданных в 1867 году.
Сегодня для того, чтобы продолжать традиции преемственности национального народного пения, нужно знать основные законы, истоки и отношение к природе голоса в историческом развитии. Музыкальная эстетика России XI–XVIII вв. глубоко самобытна. Но дошедшие до нас сведения о музыке Древней Руси хотя, несомненно, помогают отечественным певцам, но они не позволяют в полной мере услышать музыку так, как она звучала в своё время.
Певческое богослужебное искусство создавали русские певцы и музыканты, слух которых воспитывался в народной песенности. Именно её элементы они и привносили в богослужебное песнопение. Конечно, пение в церкви строго ограничивалось системой восьми гласов (восемь вариантов попевок), связанных с определёнными текстами. Чередование гласов строго определялось «Типиконом» — церковным Уставом. А было у него и ещё одно характерное название — «Око духовное». В соответствии с «Типиконом», чередуясь один за другим, гласы от дня Троицы образовывали единый цикл, по завершении которого начинался новый цикл. Таким образом, гласы оказывались тесно связанными с церковным календарём.
Помимо гласов, существовала система «подобнов» — пения одного текста по образцу другого, более известного и популярного.
Иван Коренев, будучи современником последнего великого иконописца Симона Ушакова, был первым, кто оставил записи о музыке. Уже в 1676 году он утверждал, что познание музыки невозможно без книжного знания. Красной нитью проходит в его записях мысль о том, что музыка — это наука, премудрость.
Ещё в V веке связь музыки с наукой была выявлена блаженным Августином в его «Шести книгах о музыке», созданных уже на закате античной культуры Древнего Рима. Эти книги в значительной степени были патристическими, так как блаженный Августин опирался на учения христианских мыслителей прежних веков, то есть отцов Церкви. И хотя автор привлекает и эстетику, тем не менее труд сей считался литературой духовной, поскольку близко соприкасался с богослужением.
Во второй половине XVII века на Руси появляется книга «О семи свободных мудростях», где музыке посвящена отдельная глава. Она была задумана не только как прославление музыки, но и как философское и богословское обоснование её необходимости и пользы. Теоретики Древней Руси возглашали музыку земную как отражение небесной. Её высший критерий, образец, как записано в «Книге о седми свободных премудростях», — богогласное звучание, ангельское пение, ангелоподобие.Музыка тогда совершенна, когда человеку «сопоют Ангелы». Бог даёт в чувственном звучании возможность каждому человеку воспринимать и создавать музыку, ибо, восходя к Божественному началу как к первообразу, она ограждает душу от бесов. Музыка и пение не только сопровождают богослужение, но в известной степени подобны ему по воздействию на человека. Именно эта музыка «церковь красну» творит!
Приближая человека к Богу, музыка, по представлениям древнерусских книжников, оказывала одухотворяющее воздействие на человека. В этом и есть «сила пения». А по выражению Ивана Коренева, пение есть «страх муки, и покаянию лествица, греху узда, похотей уставление, ума возвышение».
В древнерусских музыкальных азбуках и руководствах даже характеристики нотных знаков неотделимы от духовно-этических состояний. Например, нотный знак «кулизма» переводится как «ко всем человекам любовь нелицемерная», знак «с сорочьей ногою» трактуется как «сребролюбия истинная ненависть», знак «мечик» — это «милосердие к нищим и милость». Это выдержки из книги «Кокизы», написанной по материалам певческих рукописей, которая рассматривалась как «благих вещей учинение, пользы изобретение, вечное наслаждение, умная похвала душам, красото чувственная и чистота, вражды истребление, гласу мера, слову свет, Ангелом высота, бесом пагуба, небесный восход, премудрое умышление <…> цевница духовная, гусль богосочетания, святым всем согласие…». Сам же термин «кокиз» значит мелодическая характеристика гласа. Потому и записано в этой книге: «Музыка называется так от музы звуков свирели, которая некиим колебанием воздуха и мудрым устройством рождает звуки, растворённые сладостью, и услаждает весь чувственный слух. Обладает же <…> стихия, называемая музыкальной, всей красотой голоса, протяжностью слова и свойственной этой стихии дивной прелестью».
По словам христианского богослова и философа, епископа Ниссы святителя Григория Нисского, младшего брата Василия Великого, «само наше устройство подготовлено природой для музыкальных действий». Поэтому не случайно в Древней Руси любили уподоблять части человеческого тела музыкальным инструментам: «Сама бо душа наша, — писал инок Ефросин, — подобна есть сладкогласным гуслям <…> ум же доброму хитрецу красного пения, а язык бряцалу, а доброгласные уста — струнам».
Наконец, в древнерусской литературе формируется и ещё одна функция музыки: через неё познаётся «сладость вещи» — раскрывается красота мира. Соловецкий архимандрит Макарий в предисловии к «Нотному ирмологу» 1678 года — книге, содержащей богослужебные тексты, предназначенные для пения в церкви, поучал своих читателей: «Научись петь — и узнаешь вещи сладость».
А по слову Ивана Коренева, сама музыка определялась как «согласное и преизящно гласовое разделение, красящее слухи слышащих». Музыка не только позволяет раскрыть красоту окружающего мира, но и сама преисполняется ею. Не случайно древнерусские певцы называли музыку сложных мелодических оборотов, зашифрованную в фитах, «совершенной красотой».
Все рассуждения о пользе и значении музыки, о её изяществе и красоте в Древней Руси относились лишь к певческому искусству. Только Иван Коренев во второй половине XVII века позволил себе говорить об инструментальной музыке, оговаривая её более низкое положение по сравнению с вокальной. Церковь исходит из того, что истинная музыка предназначена возвышать душу человека к Богу и ограждать от бесов в той самой «невидимой грани», где сатана воздействует на человека через развлекающие и отвлекающие от Бога земные, блудные песни. Отсюда изначально особое отношение к скоморохам.
В Киевской Руси считалось, что скоморохи связаны с волхвами — языческими жрецами и воспринимаются как идольское обрядовое игрище. В древнерусских проповедях существовали две основные точки зрения на язычество. Одни считали, что язычники обожествляют тварь и стихию, перенося по невежеству божественное почитание на объекты, этого не достойные. Другие относились к этому явлению более сурово, полагая, что идолы — не что иное, как бесы, а идолослужение — служение сатане. Строгий аскет преподобный Феодосий Печерский, услышав на пиру у князя музыку, напомнил ему о том, что «веселье будет не вечно, не уйдёт с ним в будущий век».
В Лаврентьевской летописи 1074 года содержится рассказ о том, как над одним из иноков монастыря издевались бесы: «они играли в сопели, бубны…» В XIV веке скоморошество и само слушание «бесовских песен» рассматривалось уже как тяжкий грех и злое дело, способствующее гибели души, также как грабёж, насилие и убийство. Стоглавый Собор 1551 года приравнял скоморошье «играние» к грехам и безнравственности: к пьянству, праздности и тому подобное.
В 1649 году царским указом скоморошья игра на музыкальных инструментах была вообще запрещена. Но даже сам Стоглавый Собор признавал, что «игрища не только происходят повсеместно, но и не запрещаются ни священниками, ни судьями».
Странная противоречивость в отношении к скоморохам проявилась в конечном счёте в том, что, несмотря на решительные, казалось бы, меры царской и церковной власти против них, в 1656 году «с весёлых, гулящих людей», как и со всех других, начинают взимать пошлину, тем самым фактически узаконивая их существование.
И всё же во второй половине XVII века скоморошье дело переживает кризис. Это не значит, что народное музыкальное искусство исчезает. Скоморошество переживает внутреннюю эволюцию. Из «игрищ» оно превращается в «позорище» — другими словами, становится народным музыкальным театром.
Наряду с народным театром в Москве возникает профессиональный театр, созданный иностранцем, к тому же пастором Лютеранской Церкви. Многие постановки шли на немецком языке и были весьма далеки от реальной жизни. Самое первое представление состоялось в 1672 году при царе Алексее Михайловиче. Но созерцание разыгрываемых действий не смущало ни царя, ни духовенство, поскольку по окончании спектакля царь каждый раз ходил в баню для духовного и телесного очищения.
Чем объяснить то, что, с одной стороны, светской музыке была объявлена война, а с другой — оказывалось поощрение? Всё дело было в содержании этой музыки. Театральные спектакли создавались на сюжеты благочестивого характера, чего нельзя сказать о скоморошьем «глумлении».
XVII век знаменовал собой наступление нового периода во всех областях русской культуры. В трактатах выдающегося художника того времени Симона Ушакова красота натуры воспринимается как высший критерий, а «усмотрение плотское» является высшим образцом. Можно и нужно изображать не только святых, но и царей, и героев. И не зазорно при этом использовать опыт и «майстроту иностранных художеств».
Идеи, близкие к этим, высказываются и в музыке (например, в трактате «Идеа грамматики мусикийской» музыкального деятеля, композитора и теоретика Николая Дилецкого). Его мысли согласуются с западно-европейской теорией аффектов, согласно которой цель музыки заключается в «возбуждении движений души» (т. е. аффектов). Отсюда соответствующее, данное им определение музыки: «Музыка игрой или пением возбуждает ко веселию, ко сокрушению или плачу». В этом определении нет и намёка на величавый, торжественный, плавный, речитативный в своей основе склад древнерусской музыки. На смену углублённо-сосредоточенному знаменному распеву пришло открыто эмоциональное звучание хорового многоголосия.
Между тем страстность, эмоциональность церковного пения всегда осуждалась отцами Церкви как «разнузданность и безобразие». Против аффектации была направлена и борьба с жестами и движениями певцов: «Чем помогут молитве беспрестанное воздевание и движение рук и вопль, громкий и натужный, но лишённый смысла?» — писал Иоанн Златоуст.
Эмоциональные возможности музыки предопределили отделение музыки от текста, передавать который она ранее была призвана. Это не было только теорией.
Смоленский митрополит Симеон в 1685 году ввёл новшество: его певчие в храме поют неположенные молитвы «ради праздности времени», и людям стоять без пения скучно. Протопоп Аввакум со свойственной ему меткостью по поводу такого рода пения говорил: «На Москве во многих церквах поют песни, а не божественное пение» (Преображенский А. В. «Культовая музыка в России»).
Новым задачам музыки не могла соответствовать система унисонного пения, господствовавшая в Древней Руси (исключение составляли элементы многоголосия в троестрочном пении). Современный исследователь природы и особенностей древнерусского певческого искусства Т. Ф. Владышевская считает символичным строчное пение: «Три певца, — пишет она, — поющие на клиросе, ассоциируются с тремя Ангелами в образе Троицы». Совершенно очевидно, что рублёвский образ Троицы оказал воздействие на русское церковное пение. Идея Троицы была перенесена с иконы в музыку. Но ни в иконописи этого времени, ни в музыкальной сфере сопротивление консервативно настроенных кругов не смогло задержать появление и развитие новых веяний. Новая музыка проникала за стены храмов, дворцов, домов.
Русская музыка встретила XVIII век и эпоху Петровских преобразований уже освоившей полифоническое партесное пение. Введённое ещё в 1668 году с согласия восточных Патриархов, оно представляет собой многоголосное хоровое пение, которое используется и в униатском, и в православном богослужении. Музыканты, ратовавшие за нововведения, при этом с уважением относились к лучшим работам своих предшественников. А М. В. Ломоносов в одном из своих отзывов пишет, что с прилежанием прочёл «в церкви употребляемые книги и впитал их в плоть и кровь». Именно Ломоносов начинает исследование разговорной речи в тесной связи с пением.
К концу XVIII века в русской культуре начинает всё больше возрастать интерес к народной песне вообще. Даже императрица Екатерина Вторая, патриотически настроенная, пробует писать стихи в народной стилистике, которые затем композитор В. А. Пашкевич положит на музыку. Примечательно, что и в изобразительном искусстве всё более возрастает интерес к русской национальной теме. С её освоения русское искусство начинает обретать своё подлинное лицо. То же самое явление мы наблюдаем и в творчестве композиторов Д. С. Бортнянского, Е. И. Фомина, М. С. Березовского и др. Именно в народной песне видят залог национальной основы русской музыки. А много позже, уже в ХIХ в., один из величайших русских композиторов, творец самостоятельной русской музыкальной школы М. И. Глинка скажет: «Музыку пишет народ, а мы её только аранжируем». Как бы в развитие этой мысли А. Ф. Львов, общественный деятель и композитор, автор музыки Государственного гимна Российской империи «Боже, Царя храни», считал, что песни тем и значительны, что принадлежат не одному автору, а «всему народу».
В XIX веке народная мелодика, темы, образы песен привлекают выдающихся композиторов: М. Глинку, П. Чайковского, М. Мусоргского, С. Рахманинова. Не стилизуя, не подстраиваясь, но проникаясь народным духом, пишут свои стихи А. Пушкин и А. Кольцов, И. Никитин и Н. Некрасов, Д. Ознобишин и И. Аксаков. Потому и откликалась душа народа на их высокое поэтическое слово, воспринимая его как своё, родное, близкое. Потому и начинала в ответ звучать мелодия, рождённая словом, определявшим её душевный настрой и духовную чистоту.
К концу XIX века возникает массовая романсная культура и городская народная песня. С изобретением граммофона и с появлением кинематографа открылись возможности для появления эстрадного искусства, получившего своё дальнейшее развитие уже в ХХ веке.
Как известно, во все времена музыкальная и поэтическая культура всегда имела два пласта — высший и низший. Такая градация существовала даже в пушкинские времена. И тогдашняя низовая музыкально-поэтическая культура так и воспринималась — как явление низовое.
К концу XIX века соотношение уже изменилось, и пушкинские традиции слова, образа так и остались высшим критерием — тем, что и называется классикой, а низшая культура превратилась в массовую, или мещанско-городскую.
Трагические события XX века, особенно во время Отечественной войны, подняли русскую песню на необычайную высоту. Знаменитая и всенародно любимая Лидия Русланова, жертвенно служившая русской песне, вдохновляла и укрепляла русских воинов, матерей и тружеников тыла. В войну были созданы народные оркестры и несколько государственных краевых хоров. После войны русская песня прочно вошла в репертуар академических певцов и была включена не только в программу их обучения, но стала обязательной дисциплиной при сдаче вступительных экзаменов в консерваториях.
Людям часто кажется, будто они сами избирают понравившуюся им музыку. На самом же деле это музыка избирает их. Почему в постсоветское время людям вдруг стала нравиться уголовная манера пения? А потому, говорит композитор В. Гаврилин, что «они воры по устроению души. Если мы не служим, не отдаём свой талант, то, следовательно, воруем. А ведь нам открыта другая, счастливая возможность».
Судьбоносная сила музыки и слова видна в исторической динамике. На Западе христианский мир стал всё более и всё заметнее отступать, оставляя свои многовековые позиции в жизни и судьбах людей. И у нас в 1990-е годы серьёзные качественные изменения стала претерпевать интонация массовой музыки, делаясь всё более разнузданной и злобной. Именно в то время Россия была захвачена стихией самоистребления и вседозволенности. Не секрет, что именно в тот период численность населения страны сокращалась на 700 тысяч человек ежегодно.
В эпоху постмодерна и расцвета шоу-бизнеса свет высокой музыки покинул нас… А ведь «если идею постмодерна развить и довести до логического предела, то она сомкнётся с идеей Апокалипсиса», — проницательно заметил как-то Патриарх Кирилл.
Пройдя тяжкие испытания ХХ века, в условиях гонений и притеснений Россия сумела сохранить свою веру. Когда священники не могли проповедовать — проповедовали музыка, литература, искусство неся добро и красоту. А ведь всё это — имена Божьи, всегда определявшие характер русской культуры, её природу и «лица не общее выражение». Пусть так и будет. «Будем на земле учиться тому, — по слову святителя Василия Великого, — знание чего будет неразлучно с нами на Небе».